• Приглашаем посетить наш сайт
    Андреев (andreev.lit-info.ru)
  • Последние неакадемические комментарии — 4. Евгений Степанов.
    Страница 3

    Страница: 1 2 3 4 5

    * * *

    Прежде чем покинуть вместе с Гумилёвым Териоки и рассказать о его последних мирных днях, я приведу все касающиеся Гумилёва выдержки из дневника Веры Алперс. Мне кажется это важным для того, чтобы представить его «психологический портрет» — со стороны. Записи охватывают все сохранившиеся тетрадки, до конца 1915 года. За все это время встретились они лишь однажды, да и то — случайно... Комментировать (и «купировать») записи эти — не буду.

    20 июля. Воскресенье. 1914 г.

    Война, война. События надвигались серьезные. Бежать, пожалуй, придется. В Петербурге плач и стон. Всех забирают. Запасных, ратников, вся гвардия идет. Война какая-то слепая. Мне она напоминает 1812 год. Все это так близко. Самое скверное это то, что папа из Кисловодска еще не приехал.

    Мы не знаем, что делать. Ехать ли в ПБ или оставаться здесь. А я странная. Днем — война, говорю о ней, даже думаю иногда. А зато к ночи и утром просыпаясь, вся отдаюсь мечтам. Думаю о Прок<офьеве>. Гумилёв дал мне намек на чувства и отношения, о которых я только могла подозревать. И потом благодаря ему я как-то больше поняла Прок<офьева>. Ведь он никогда ничего не говорил мне о своих чувствах, откуда же я могла знать. И я, я тоже самое, откуда же он мог знать! А теперь я прямо брежу им. А его еще на войну возьмут. Да, наверное, наверное. Неужели не пришлет мне ни строчки, если уйдет куда-нибудь... Неужели ни одного слова не найдется для меня у любимого, но не милого! Боже мой! Это мучительно. Чувствовать человека и не иметь его, ведь даже вспомнить нечего. Нельзя ни одним моментом упиться, переживая. Все время не хватало, не хватало чего-то. — А ведь Гумилёв, пожалуй, прав, что я первую неделю «сразбега», буду молиться, чтоб его убили, а потом даже не захочу этого. То есть потом я наверно забуду об нем. Он пугал меня, что будет преследовать меня зимой, что будет требовать, чтоб мы видались, и что сильное желание победит все. Я не разубедила его, я только говорила, что требовать любви нельзя. Я все-таки не верю ему. Он мне говорил, что он меня любит, что он меня чувствует. Холодный он человек все-таки. Хотя я чувствовала его страсть, только она скоро пройдет у него. (В этом фрагменте важны не личные переживания девушки, а свидетельство о том, что еще до отъезда из Териок, 17 июля, Гумилёв сообщил ей о своем желании идти на фронт. Это — самое первое документальное подтверждение его намерений! Заметим, что официального объявления войны еще не было, и Ахматовой в тот же день, уже после расставания с Верой Алперс, он ничего об этом не написал.)

    Сколько счастья мог бы дать мне Прок<офьев>. А он разве не был бы счастлив лаская меня! Ведь он бы чувствовал, как я отдаюсь его ласкам, с каким наслаждением!

    26 июля. Суббота. 1914 г.

    Страшно быстро пролетела эта неделя.

    Неужели доктор ко мне неравнодушен? Вчера он с нежностью иногда смотрел на меня, и потом он ловит мои движения. Это очень приятное чувство. Как будто ни одно движение не пропадает, а находит себе определенный смысл. В таких случаях я становлюсь очень скупой на движения. Это хорошо. Гумилёв меня избаловал. Мне как-то все разговоры кажутся неинтересными. Вчера я говорила с Долиновым, мы сидели в общественном парке. (На что Вяч. Пав. была кажется в большой претензии и даже зла на меня). Мы говорили о поэзии, о поэтах. Наверно ему было скучно. Долинов мне нравится. Только я отношусь к нему как к младшему, в душе, конечно. Мне нужно с ним играть немножко, кокетничать насколько я могу, не нужно просто хорошо относиться. Для него это скучно. А я хочу ему нравиться. Вот странно. Я его тоже боюсь немножко. Я готова при первом случае, намеке спрятаться в свою раковину. Почему к Гумилёву у меня этого нет. Я его не боюсь, я ему верю. Или он действительно хороший человек или же он хитрый и сумел заставить меня верить ему. Конечно последнее вернее. Для меня это скверно.

    28 июля. Понедельник. 1914 г.

    Я влюблена. Так я еще не была влюблена. Долинов раздражает меня, дразнит. Когда я сидела вчера рядом с ним, мне стоило некоторых усилий, чтобы остаться сидеть на расстоянии, чтобы не прижаться к нему. Вчера я чувствовала, что у меня загораются глаза. Я старалась не смотреть не него. Хотя это конечно смешно. Почему стараться не смотреть, почему не сесть ближе в лунную ночь, на берегу моря! Только мне хочется, чтобы и ему этого захотелось. А он по-видимому очень спокоен. Ему приятно быть со мной, только у него нет никакого волнения. Впрочем он человек бывалый и опытный, не будет волноваться понапрасну! И мне нужно начать обороняться и потом перейти в наступление, а то может быть плохо. Может быть он отлично чувствует мое отношение, замечает, как у меня иногда понижается голос — и нарочно дразнит меня, не подходит. Я сегодня вспомнила слова Гумилёва. «Как иногда бывает хорошо и странно жить!» Это признак.

    9 августа 1914 г. Суббота.

    Я на ночь полюбила читать Блока. Читать, плакать над ним, томиться... Днем он мне кажется другим. Мне нравится совсем уже другое. Он скорее ночной. Да, он ведь и говорит, что посвящает свою книгу... ох, ведь она и называется «Снежная Ночь». А я ночь люблю. Ночью люди другими бывают.

    Я вспомнила слова Гумилёва на днях, что нужно самому творить жизнь, и что тогда она станет чудесной. Я это знаю, у меня иногда бывают такие моменты, я носила в своей душе какой-то мир, и вместе с тем я жила внешним миром, но я его как-то перетворяла. Это не чушь, это чудесно. Но только для этого надо жить. Я ошибалась, когда думала, что если я делаюсь равнодушной и вялой к окружающей жизни, то я живу внутренно. Это не верно. Это просто я застывала.

    24 августа 1914 г. Воскресенье.

    Я так устала сегодня. Мне даже кажется, что я больна. Сегодня мы в Павловске были. Насколько там хорош парк, настолько отвратительна тамошняя публика. Что-то пыльное, городское, изломанное...

    — Я весь день занята Гумилёвым. Почему-то сегодня пришлось много говорить о нем. Соловьем рассказывала о нем, потом по дороге в Павловск встретила Бушен с братом[32]. Опять его вспоминали...

    27 августа 1914 г. Среда.

    Вчера была у Бонди. Видела Мейерхольда. Он очень мил со мной и как-то серьезен. Говорил, что соскучился обо мне. Вот кто может вскружить голову. Я еще не в безопасности. Но зато я и сама теперь могу играть. Гумилёв много мне дал, и многому научил меня. У меня теперь другое отношение к мужчинам. Мне кажется, что Мейерхольд заметил это, хотя он ничего не сказал мне, но он так наблюдал за мной, тихонько и не только из кокетства.

    18 октября 1914 г. Суббота.

    Вот отчего меня так тянуло на Невский сегодня. Прок[офьев] там был. Мама встретила его. А я опоздала. Боже мой, как я хочу его видеть. Гумилёв говорил, что если девушка и вспоминает Бога, когда думает о своей любви, если и молится ему — то ошибается. А по-моему он не прав. Любовь ведь это радость. О радости разве нельзя молиться? Ведь я страдаю вот теперь. Как же мне не молиться? И это страдание не только тоска.

    4 декабря 1914 г. Четверг.

    Ах это ужасно! Это так томительно. Я чувствую, что я вяну, сохну не физически, а нравственно. Гумилёв спрашивал меня, чего мне не хватает. Я никак не могла понять, что мне ответить. Я сама не могла понять, чего мне не хватает, мне казалось наоборот, что у меня есть что-то лишнее, с чем мне нужно расстаться (это конечно Прок[офьев]). Теперь я знаю, что мне действительно не хватает чего-то. Не хватает солнца, света, тепла. Я в тени, ни один луч еще не упал на меня, не проник ко мне. Что мне делать со своим сердцем? Взять и разбить его как пустую, ненужную вещь? Я ходила сейчас гулять по Каменному острову. Я так завидовала этим парочкам, исчезавшим на острове... <...>

    11 октября 1915 г. Воскресенье. (Скорее всего, первая встреча с Гумилёвым после июля 1914 г.)

    <...> А у меня мысли роем кружатся в голове, и радость иногда охватывает меня. Сегодня мне приятно было; мне кланялся Гумилёв. Хотя это даже неприятно может быть, как-то уж очень значительно, поклон — как будто краткое одобрение мне и привет. Фокусник. Но мне было приятно.

    Я иногда бываю ужасно недовольна своим дневником. Очень уж редки в нем мысли, все чувства. А между тем я иногда высказываю недурные мысли в разговорах... <...>

    10 ноября 1915 г. Вторник.

    Я в себе чувствую какие-то силы дремлющие, какая-то атмосфера насыщенности меня охватывает. И это не моментами, а целыми днями. Но я сижу, думаю, дремлю, отвлекаюсь, но привыкла сдерживать себя. Да и что же я сделать могу? Сегодня утром я думала о Бушен и о себе. У меня есть какая-то вера. Самая простая и наивная вера в Бога, которому я могу обо всем молиться. Я раньше скрывала это, я думала, что это скучно, потом я не знала, что и о любви я могу молиться Ему же... Во всем этом меня как-то поддержал Гумилёв. Он сам или любит Бога или привык Его любить, но он как-то часто и легко упоминал о Нем. Да, что ж мне остается делать? Молиться, любить и надеяться? Это не безумие, не сомнамбулизм, мне хочется любви, счастья. Настоящего счастья...

    30 ноября 1915 г. Воскресенье.

    Сегодня какой-то особенный день, все меня волнует. Борис (брат Веры Алперс — прим. Степанова) сегодня уехал в Царское к Гумилёву, образуется какое-то новое общество поэтов. Только он успел уехать, как звонит Чеботарев[ская], говорит, что ей Борис нужен сегодня по делу, непременно сегодня. Я за Бориса ужасно рада. То что его Гумилёв пригласил — очень хорошо. Пускай даже тут будут какие-нибудь убыли, не все ли равно. Все это устраивает Мандельштам. Ему конечно очень хочется опять попасть к нам, слушать музыку, читать свои стихи. И не нужно отнимать у него эту надежду, если он может быть полезен. Я так рада теперь за Бориса. Он отошел от студии, появились свои интересы. А в студии он был ничьим, сам не актер, а так, поклонник талантов. Пускай сначала все это туго дается, все эти общества ему еще чужды, но они, эти общества его искусства, а не чужого. А нужно завоевать себе положение.

    Больше имя Гумилёва в этих тетрадях дневника не упоминается.

    * * *

    На этом заканчиваю «лирическую часть» и перехожу в военным будням. 17 июля Гумилёв вернулся в Петербург и остановился у Шилейко на Васильевском острове, 5-я линия, 10. Заметим, что этот же адрес под именем Гумилёва Н. С. , советника ОРХС, значится в справочнике «Весь Петербург» на 1915 г.

    Последний «мирный» адрес Гумилёва — 5-я линия Васильевского острова, 10.
    Последний «мирный» адрес Гумилёва — 5-я линия Васильевского острова, 10.

    «Неофициальная» мемориальная доска на этом доме, 2 мая 1984 года — провисела 3 дня.

    Как уже было сказано, Гумилёв с Городецким и Шилейко участвовал в манифестациях в поддержку сербов. Еще 17 июля он написал Ахматовой в Слепнево, что выезжает к ней. Но бурное развитие событий задержало его в городе на несколько дней, и уезжал он в Слепнево уже после начала войны, с твердым решением — идти на фронт, а перед этим забрать всю семью домой. Ахматова получила письмо 19 июля. 20 июля был опубликован «Высочайший манифест». В июльском номере «Русской мысли» были опубликованы последние «мирные» стихи поэта, а 20 июля Гумилёв написал свое первое «военное» стихотворение, «Новорожденному», посвященное родившемуся 19 июля сыну М. Лозинского Сереже:

    Вот голос томительно звонок —

    Глотнул воздушной волны.

    Он будет ходить по дорогам

    И будет читать стихи,

    И он искупит пред Богом

    Когда от народов — титанов,

    Сразившихся, — дрогнула твердь,

    И в грохоте барабанов,

    И в трубном рычании — смерть, —

    Грядущей мирной весны,

    Ему обещает время

    Осуществленные сны.

    Он будет любимец Бога,

    Он должен! Мы бились много

    И страдали мы за него.

    23 июля Гумилёв приехал в Слепнево. 24-25 июля вся семья вернулась в Петербург. На один день остановились у Шилейко на Васильевском острове. 24 июля газеты опубликовали «Правила о приеме в военное время охотников на службу в сухопутные войска». На следующий день Гумилёв с Ахматовой уехали домой, в Царское Село, и Гумилёв начал собирать необходимые документы для поступления на военную службу. Следует напомнить, что при призыве в 1907 году, даже вытянув жребий об обязательном поступлении на воинскую службу, он был 30 октября того же года «признан совершенно неспособным к военной службе, а потому освобожден навсегда от службы...»[33]. Поэтому ему было непросто вторично пройти медицинскую комиссию. Но все-таки 30 июля он получил следующий документ (рукописный, скрепленный сургучной печатью):

    «Свидетельство №91. Сим удостоверяю, что сын Статского Советника Николай Степанович Гумилёв, 28 л. от роду, по изследованию его здоровья оказался неимеющим физических недостатков, препятствующих ему поступить на действительную военную службу, за исключением близорукости правого глаза и некоторого косоглазия, причем, по словам г. Гумилёва, он прекрасный стрелок. Действительный Статский Советник Доктор Медицины Воскресенский. 30 июля 1914 года»[34].

    «об отсутствии опорачивающих обстоятельств, указанных в статье 4 сих правил». Такой документ был выдан Гумилёву 31 июля полицией Царского Села (отпечатан на машинке, на бланке: «Министерство Императорскаго Двора. Полиция города Царское Село. 31 июля 1914 г. №9604. Г. Царское Село; скреплено гербовой печатью полиции Царского Села):

    «СВИДЕТЕЛЬСТВО. Дано сие Сыну Статского Советника Николаю Степановичу Гумилёву, согласно его прошения, для предоставления в Управление Царскосельскаго Уезднаго Воинскаго Начальника, при поступлении в войска, в том, что он за время проживания в гор. Царском Селе поведения образа жизни и нравственных качеств был хороших, под судом и следствием не состоял и ныне не состоит и ни в чем предосудительным замечен не был. Что полиция и свидетельствует. Подписи — Полицмейстер, Полковник Новиков и Письмоводитель Кудрявцев»[35]

    Свидетельства о здоровье и благонадежности, выданные Гумилёву
    Свидетельства о здоровье и благонадежности, выданные Гумилёву

    К началу августа все документы были собраны и сданы в воинское присутствие. Из приложенной к «Делу» фотографии видно, что фотографироваться Гумилёв не любил — к «воинскому делу» была приложена та же самая фотография, которая сохранилась в университетском деле 1912 года. На обороте запись: «Звание Сына Статского Советника Николая Степановича Гумилёва свидетельствую. Далее дата — 2 октября 1912 г., подпись (неразборчиво), печать и №2362».

    Последние неакадемические комментарии — 4. Евгений Степанов. Страница 3
    «Дела» Гумилёва в РГВИА, ф.3549, оп.1, д.284.

    5 августа Гумилёв был уже в военной форме. В этот день они с Ахматовой встретили на Царскосельском вокзале А. Блока. «...А вот мы втроем (Блок, Гум<илев> и я) обедаем на Царскосельском вокзале в первые дни войны (Гум<илев> уже в форме), Блок в это время ходит по женам мобилизованных для оказания помощи. Когда мы остались вдвоем, Коля сказал: «Неужели и его пошлют на фронт. Ведь это то же самое, что жарить соловьев». (Записные книжки Ахматовой, с.672). Точную дату удалось установить по «Записным книжкам» Блока: запись от 5 августа 1914 г.: «Встреча на Царскосельском вокзале с Женей, Гумилёвым и Ахматовой...» Это последнее датированное событие до отъезда Гумилёва в действующую армию.

    Видимо, Гумилёв сразу же попросился в кавалерию, и его определили в Гвардейский запасной кавалерийский полк, в котором готовили кавалеристов для гвардейских кавалерийских полков, составивших 1-ю и 2-ю гвардейские кавалерийские дивизии. Первый обнаруженный военный документ, в котором встречается имя Гумилёва — Приказ №227 от 14 августа 1914 года по этому полку[36]:

    «14 августа 1914 года №227. Приказ По Гвардейскому запасному кавалерийскому полку. Кречевицкие казармы. 23-й день. По Строевой мобилизационной части:

    § 6

    Охотников, ниже сего поименованных, назначенных уездными воинскими начальниками и прибывших во вверенный мне полк, зачислить в списки 2-х маршевых эскадронов нижеуказанных запасных эскадронов и на довольствии числить при соответствующих запасных эскадронах, согласно прилагаемого списка (далее длинный список в виде таблицы).

    № п/п Каких запасных эскадронов маршевые эскадроны Имена и фамилии
      Из Царского Села:
    5 6 Николай Гумилёв С 13 августа

    Кречевицкие Казармы
    Кречевицкие Казармы. «Большой тюрьмы белесое строенье...»

    — небольшом поселке на реке Волхов, ниже Новгорода. До сих пор на том же самом месте размещается военный городок, в котором сохранились явно дореволюционные казарменные постройки, старинные аллеи, по которым разъезжали кавалеристы. У Лукницкого ошибочно указано, что в кавалерийский полк Гумилёв записался со своим племянником, африканским спутником Колей Сверчковым. Возможно, такая попытка была, на что указывает его мать и сестра Гумилёва Александра Степановна Сверчкова, но она же и добавляет, что его «по слабости легких оставили в тылу». Позже он все-таки попал на фронт, но рядом с Гумилёвым его имя нигде не обнаруживается. Брат Гумилёва Дмитрий, как военнообязанный запаса, был призван 21 июля 1914 г., вначале в 146 пехотный Царицынский полк, а 9 августа 1914 года переведен в 294 пехотный Березинский полк и назначен там Полковым Адъютантом[37]. Дмитрий Гумилёв, служивший ранее с 1906 по 1910 годы, начинал войну в офицерском звании, в отличие от рядового необученного брата.

    Из Кречевицких Казарм — первое военное письмо домой (ПСС-VIII, №137). Оригинал письма[38] — слева на лицевой стороне и на противоположной стороне (вертикально). В конце письма карандашная (архивная или Ахматовой?) пометка — из Новгорода 1914. Адрес с правой стороны: Царское Село. Малая 63. А. Ахматовой. В верхнем правом углу штемпель — Для пакетов. Гвардейский Запасной кавалерийский полк (без даты). Над адресом штемпель получателя — Царское Село 6.9.14.

    «Дорогая Аничка (прости за кривой почерк, только что работал пикой на коне — это утомительно), поздравляю тебя с победой. Как я могу рассчитать, она имеет громадное значенье и может быть мы Новый Год встретим как прежде в Собаке. У меня вестовой, очень расторопный, и кажется удастся закрепить за собой коня, высокого, вороного, зовущегося Чернозем. Мы оба здоровы, но ужасно скучаем. Ученье бывает два раза в день часа по полтора, по два, остальное время совершенно свободно. Но невозможно чем-нибудь заняться, т.е. писать, потому что от гостей (вольноопределяющихся и охотников) нет отбою. Самовар не сходит со стола, наши шахматы заняты двадцать четыре часа в сутки и хотя люди в большинстве случаев милые, но все же это уныло. Только сегодня мы решили запираться на крючок, не знаю, поможет ли. Впрочем нашу скуку разделяют все и мечтают о походе как о Царствии Небесном. Я уже чувствую осень и очень хочу писать. Не знаю, смогу ли. Крепко целую тебя, маму, Леву и всех. Твой Коля».

    Село не было и не могло быть. Все отлучки четко фиксируются в приказах, они редки, а уж в первый месяц службы — невозможны! И Коли Сверчкова там не было — в комментариях его перепутали... с конем Черноземом. Конь, возможно, был личный, слепневский — в кавалерию, как правило, зачисляли с собственным «транспортным» обеспечением. («Мы оба здоровы, но ужасно скучаем...»). Первые месяцы воинской службы Гумилёв воспринимал чрезмерно восторженно, но уже в начале января 1915 года отношение к войне резко изменится. Под упоминаемой в письме победой Гумилёв, видимо, подразумевал успехи на Юго-Западном фронте, в Галиции, взятие в конце августа Львова и Галича армией А. Брусилова. И одновременные успехи англо-французских армий на Марне, разбивших немцев под Парижем. В тот момент, действительно, считалось, что взятие Берлина — не за горами...В «Бродячую собаку» Гумилёв попадет, но не на Новый год, а в конце декабря 1914 года, после многочисленных боев, за один из которых ему вскоре вручат первый Георгиевский крест, уже поняв, что война затянется надолго.

    Но пока лично Гумилёва все эти победы и поражения не касались, учения продолжались почти до конца сентября, более месяца. Вскоре после отправки письма его там навестила Ахматова.

    Пустых небес прозрачное стекло,

    Большой тюрьмы белесое строенье

    И хода крестного торжественное пенье

    Сентябрьский вихрь, листы с березы свеяв,

    Кричит и мечется среди ветвей,

    А город помнит о судьбе своей:

    Здесь Марфа правила и правил Аракчеев.

    Кречевицкие Казармы
    Кречевицкие Казармы. Старинная аллея военного городка на берегу Волхова.

    О пребывании в Запасном полку сохранились воспоминания Ю. В. Янишевского[39]. Написанные спустя 40 лет, не во всем точные («стеклянного глаза» у Гумилёва никогда не было!), они все-таки представляют интерес. Военных воспоминаний его сослуживцев сохранилось ничтожно мало. Все они, до сих пор известные, были опубликованы Г. Струве в Вашингтонском четырехтомнике, и я в дальнейшем их приведу, с соответствующими комментариями.

    «С удовольствием сообщу ... все, что запомнилось мне о совместной моей службе с Н. С. Гумилёвым в полку Улан Ее Величества. Оба мы одновременно приехали в Кречевицы (Новгородской губернии) в Гвардейский Запасной полк и были зачислены в маршевый эскадрон лейб-гвардии Уланского Ее Величества полка. Там вся восьмидневная подготовка состояла лишь в стрельбе, отдании чести и езде. На последней больше 60 % провалилось и было отправлено в пехоту, а на стрельбе и Гумилёв, и я одинаково выбили лучшие и были на первом месте. Стрелком он оказался очень хорошим, хотя, имея правый глаз стеклянным, стрелял с левого плеча. Спали мы с ним на одной, двухэтажной койке, и по вечерам он постоянно рассказывал мне о двух своих африканских экспедициях. При этом наш взводный унтер-офицер постоянно вертелся около нас, видимо заинтересованный рассказами Гумилёва об охоте на львов и прочих африканских зверюшек. Он же оказался потом причиной немалого моего смущения. Когда наш эскадрон прибыл на фронт, в Олиту, где уланы в это время стояли на отдыхе, на следующий день нам, новоприбывшим, была сделана проверка в стрельбе. Лежа, 500 шагов, грудная мишень. Мой взводный, из Кречевиц, попал вместе со мной в эскадрон № 6 и находился вместе с нами. Гумилёв, если не ошибаюсь, назначен был в эскадрон № 3. Я всадил на мишени в черный круг все пять пуль. Командир эскадрона, тогда ротмистр, теперь генерал Бобошко, удивленно спросил: «Где это вы научились стрелять?» Не успел я и ответить, как подскочил тут же стоявший унтер-офицер: «Так что, ваше высокоблагородие, разрешите доложить: вольноопределяющийся — они охотник на львов...» Бобошко еще шире раскрыл глаза. «Молодец...» — «Рад стараться...»

    очень интересно. И особенно мне — у нас обоих была любовь к природе и к скитаниям. И это нас быстро сдружило. Когда я ему рассказал о бродяжничествах на лодке, пешком и на велосипеде, он сказал: «Такой человек мне нужен; когда кончится война, едем на два года на Мадагаскар...» Сам понимаешь, как по душе мне было его предложение. Увы! все это оказалось лишь мечтами...»

    Про Кречевицы и маршевый эскадрон Уланского полка — все точно. Об Олите будет рассказано в следующих «Комментариях». Имя Янишевского, как вольноопределяющегося 6-го эскадрона, неоднократно упоминается в документах Уланского полка. Только небольшая неточность в фамилии командира — командиром 6-го эскадрона был Лев Александрович Бобышко[40]. Ошибся Янишевский только в номере эскадрона Гумилёва: Гумилёв был определен в 1-ый, или, как его называли, эскадрон Ея Величества (ЕВ), командовал которым ротмистр князь Илья Алексеевич Кропоткин. Совместная служба Янишевского с Гумилёвым продолжалась более полутора лет. Но это все впереди...

    Как уже было сказано, в конце августа Гумилёв был определен во 1-ый маршевый эскадрон Лейб-Гвардии Уланского Ея Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка, который отправился на позиции 23 сентября. Эскадрон прибыл в полк 30 сентября. В приказе №76 по Уланскому полку от этого числа сказано: «§2. Прибывших нижних чинов 1-го маршевого эскадрона унтер-офицерского звания — 2, из которых один сверхсрочной и один действительной службы, младших унтер-офицеров — 28, вольноопределяющихся унтер-офицерского звания — 3, ефрейторов — 20, фельдшеров — 2 и нижних чинов и вольноопределяющихся рядового звания — 124, зачислить на жалованье согласно аттестата за №4512 от 24 августа 1914 года[41]». Именно эта дата занесена в известный «Послужной список»[42] Гумилёв.

    Гумилёв в форме Уланского полка
    Гумилёв в форме Уланского полка, снимок 1914 года, до награждений.

    О начале его службы в Уланском полку, об участии в первых боях, о первом Георгиевском кресте, о начале «Записок кавалериста» — в следующем выпуске, с документами и фотографиями.

    Страница: 1 2 3 4 5
    Раздел сайта: