«... Агрессивно-империалистическая сущность буржуазной идеологии этих лет нашла яркое выражение в творчестве Н. Гумилёва. Вряд ли можно найти другого русского поэта, который так вызывающе, с откровенным цинизмом отразил бы идеи империалистической экспансии накануне и в эпоху первой мировой войны. <...> Но не только в творчестве Гумилёва, наиболее откровенного выразителя империалистических идей, сказалась классовая сущность акмеизма. И другие поэты-акмеисты в годы войны вышли из узкого домашнего мирка и воспели империалистическую бойню. До войны их диапазон ограничивался „легкими“, преимущественно бытовыми и историческими темами. Легкое искусство, „веселое, не думающее о цели ремесло“ (Кузмин), так же отвечало идейным запросам паразитических классов, как и агрессивная поэзия...»
«...Если у Мандельштама звучат мотивы брюсовского „героического“ фатализма, то у Гумилёва ярче выступает христианская религиозность как организующая, мобилизующая сила, ведущая в бой новых крестоносцев. Акмеизм укрепляется на почве волюнтаризма, воинствующего ницшеанского индивидуализма, возобновляет культ мужественной силы. В поэзии Гумилёва акмеизм открыто обнаруживает себя как искусство русского военно-феодального империализма. Феодальная романтика, идеализация стародворянского мира сочетаются у него с проповедью расовых идей, ожесточенной империалистической экспансии, апологией войны.
Естественно, что руководящую роль в военной литературе играли писатели акмеистического направления, поскольку акмеизм наиболее четко отражал империалистическую идеологию и вел идейную подготовку к войне. Задачи, выдвинутые войной, — мобилизация под лозунгами русского империализма, милитаристическая активизация, с одной стороны, и изукрашивание империалистической бойни, с другой стороны, как нельзя более отвечали установкам акмеизма. Особенно уместной становилась проповедь адамизма, звериности, жестокости, призывы к первичным инстинктам, восхваления бездумной удали, действования, не парализуемого рефлексией. Естественно, что Гумилёв избрал себе роль певца „прекраснейшей войны“, русского воинства, осеняемого в битвах крылами ангелов-валькирий; крылья победоносных „екатерининских орлов“ реют над царской армией в военной поэзии Ахматовой, посвященной гл. обр. молитвам о победе, благословениям на „святое дело“, оплакиванию погибших. <...> Акмеистская литература расписывает войну радужно-идиллическими красками рисует ее „благие“ последствия, лакирует быт военных лет. Война приносит моральное просветление, освобождает от эгоизма, пробуждает в людях чистую, возвышенную любовь, молитвы любящих спасают воинов от верной смерти, излечивают от ран; на войну набрасываются покровы морали, описывается великодушие, благородство русских...»
В оправдание авторов следует заметить, что в их книгах еще цитировались отдельные строки поэта. Позже его имя было, практически, изъято почти из всех курсов по истории русской литературы. Если согласиться с «концепциями» авторов, можно подумать, что акмеисты наводнили русскую поэзию «гимнами войне». Разумеется, и их вождь, Николай Гумилёв, ради этого сам ушедший на фронт. Поэтому имеет смысл привести здесь краткую «статистическую» сводку, касающуюся количества военных стихов у акмеистов, в частности, у Гумилёва. Заметим, тогдашняя «агитка» действует до сих пор, и даже искренние почитатели поэта полагают, что войне в своих стихах он уделил огромное внимание — ведь провел он там почти 4 года! Сразу всплывает в памяти вышедший во время войны сборник стихов с «воинственным» названием «Колчан»... Так вот, могу заверить читателя, что во всем корпусе военных стихотворений Гумилёва непосредственно теме войны посвящены... 4 (четыре!) стихотворения, к которым, с большой натяжкой, можно добавить еще несколько стихотворений «лирико-философского» звучания. Да и подавляющее большинство их было написано в самые первые месяцы, в 1914 году, кроме одного, появившегося спустя два года и как бы подводящего итоги его собственного отношения к войне, которое сложилось уже к началу 1915 года. Об этом скажет приведенное в дальнейшем письмо М. Лозинскому. Количество «военных» стихов легко проследить по III тому последнего Полного собрания сочинений поэта, где, в хронологическом порядке, представлены все стихи, написанные в 1914–1918 годах. Основной, справедливо критикуемый принцип составления этого издания, — подача всего творческого наследия Гумилёва в хронологическом порядке (так как при этом полностью разрушается авторская воля составления сборников стихов как композиционно оформленных книг), в данном случае, выступает как достоинство этого издания: читателю несложно будет проверить мое утверждение, пролистав этот том. Хотя замечу, что «хронология» расположения многих стихов нарушена, так как за критерии их размещения часто принимались ошибочные аргументы — дата публикации, чье-то суждение... Но для «качественной» и «количественной» оценки III том, в который вошли все стихи военного периода, вполне подходит. Что касается прочих акмеистов... Убежден, что если их и можно было в чем-то упрекнуть (с точки зрения отображения «военной тематики»), так это — почти в полном ее игнорировании. Конечно, такой «акмеист», как С. Городецкий, оставаясь в Петрограде, обрушил на головы читателей многочисленные «патриотические стихи», но какой он акмеист — после 1914 года!
«элементарному вопросу»: почему именно Николай Гумилёв оказался чуть ли не единственным из своей «среды», кто прошел всю войну, в конце ее демобилизовался не по своей воле, за все время военной службы ни разу не попытался уклониться от дальнейшего ее прохождения, хотя возможностей (и даже требований!) для этого было — множество. Пройдя всю войну, он, став настоящим русским офицером, остался — поэтом. Поэтом, который, не смотря на свой боевой опыт (без кавычек!), сильно поотстал от своих «собратьев по перу» по количеству «военно-патриотических» стихов. Безусловно, война не слишком вдохновила его на поэтическое творчество. Это была — просто тяжелая работа, которую он — честно, как мог, выполнял. Далее будут приведены свидетельства (к сожалению, немногочисленные) об этом его сослуживцев, весьма далеких от поэзии. Ведь только в 50-х годах Г. П. Струве, готовя Вашингтонский четырехтомник Гумилёва, попытался найти хоть кого-либо из оставшихся в живых его сослуживцев и записать их воспоминания. Все они будут использованы в дальнейшем.
Так зачем Гумилёв, «сломя голову», сразу же после объявления войны, ринулся на фронт? У меня сложилась собственная версия, почему он сразу же записаться добровольцем в действующую армию. Вспомним — к 1914 году за его спиной уже были все африканские странствия; думаю, в то время вряд ли менее рискованные и опасные для жизни, чем участие в боевых операциях. Короче говоря, еще раз можно было не испытывать себя на «прочность». К тому же, в середине 1914 года весьма успешно продвигалось его собственное «вхождение в литературу» — журнал «Аполлон», акмеизм, «Цех поэтов», переводы (только что вышли «Эмали и Камеи» Т. Готье), учеба в университете (еще один повод для «отсрочки»). Зачем было нужно все это бросать? Мне кажется, что не последнюю роль здесь сыграла одна «бумажка», полученная Гумилёвым еще в октябре 1907 году, когда он, вслед за своим братом, должен был по возрасту отправиться на службу в армию, вытянув свой «жеребий». В этой бумажке, скрепленной гербовой печатью, было однозначно сказано
«Свидетельство о явке к исполнению воинской повинности (Бессрочное).
Сын Статского Советника Николай Степанович Гумилёв явился к исполнению воинской повинности при призыве 1907 года и, по вынутому им № 65 жеребья, подлежал поступлению на службу в войска; но, по освидетельствованию, признан совершенно неспособным к военной службе, а потому . Выдано Царскосельским уездным по воинской повинности Присутствием 30 октября 1907 года за № 34-м». Далее — подписи и печати.
Итак, Гумилёв в 1907 году был признан совершенно неспособным к военной службе«жеребий», уже два года служил в армии. Уместно вспомнить и место рождения поэта, его происхождение — Кронштадт, из семьи военного врача (его дворянское происхождение — по линии матери, урожденной Львовой, из потомственных дворян Тверской губернии). Если попытаться вникнуть в «психологический портрет» поэта, можно предположить, что с такой «справкой» он не мог не чувствовать некоей собственной «ущербности», и просто смириться с таким заключением. Хотя, тогда, в 1907 году, возможно, он был даже рад такому повороту событий. Но теперь — необходимо было доказать (не кому-то иному, самому себе!) — он не может быть «неспособным к военной службе».
Глупо и бессмысленно делать из Гумилёва как идеолога «империалистической экспансии» и певца «воинствующего ницшеанского индивидуализма», о чем писали в 30-е годы, так и пламенного патриота и «поэта православия»
Справка-освобождение 1907 года была «бита» 30 июля 1914 года следующим документом, составленным другой медицинской комиссией:
«Свидетельство №91. Сим удостоверяю, что сын Статского Советника Николай Степанович Гумилёв, 28 л. от роду, по иcследованию его здоровья оказался неимеющим физических недостатков, препятствующих ему поступить на действительную военную службу, за исключением близорукости правого глаза и некоторого косоглазия, причем, по словам г. Гумилёва, он прекрасный стрелок. Действительный Статский Советник Доктор Медицины Воскресенский. 30 июля 1914 года»
— было уже сказано в «Неакадемических комментариях-4». Рассказ тогда завершился — 30 сентября, когда Гумилёв, вместе с 124 вольноопределяющимися рядового звания прибыл в Лейб-Гвардии Уланский Ея Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полк и был зачислен на жалованье.
Уланский полк в то время стоял на отдыхе в местечке Россиены. Отдых потребовался, потому что Уланы с первых дней войны участвовали в активных боевых действиях в Восточной Пруссии. Вот краткая «летопись» боевых действий Уланского полка до прибытия в его состав Николая Гумилёва
Лейб-Гвардии Уланский полк входил в состав 2-й Гвардейской кавалерийской дивизии
9 сентября 1914 года Уланский полк, как наиболее уставший, был временно выведен из состава дивизии и отправлен на отдых. На это время полк был расквартирован в городе Россиены (теперь Литовская республика, г. Рассейняй).
Именно там и началась боевая военная служба поэта. Гумилёва зачислили в первый эскадрон, точнее, в эскадрон Ея Величества, в приказах по полку — эскадрон ЕВ. Командиром эскадрона ЕВ был ротмистр, князь Илья Алексеевич Кропоткин, но непосредственным начальником, Гумилёва командиром его взвода, был поручик Михаил Михайлович Чичагов (родился 15 сентября 1889 года)
Мысль о написании «Записок кавалериста», видимо, пришла не сразу. Для этого надо было, по крайней мере, вначале — «понюхать пороху». Первое документальное свидетельство этого периода — письмо Ахматовой начала октября
<Россиены. Около 8 октября 1914 г. Действующая армия. >
«Дорогая моя Аничка, я уже в настоящей армии, но мы пока не сражаемся и когда начнем, неизвестно. Все-то приходится ждать и ждать, теперь, однако, уже с винтовкой в руках и с опущенной шашкой. И я начинаю чувствовать, что я подходящий муж для женщины, которая „собирала французские пули, как мы собирали грибы и чернику“. Эта цитата заставляет меня напомнить тебе о твоем обещании быстро дописать твою поэму и прислать ее мне. Право, я по ней скучаю. Я написал стишок, посылаю его тебе, хочешь продай, хочешь читай кому-нибудь. Я здесь утерял критические способности и не знаю, хорош он или плох.
<ующую> армию, в мой полк, эскадрон Ея Величества. Письма, оказывается, доходят очень и очень аккуратно.
Я все здоровею и здоровею: все время на свежем воздухе (а погода прекрасная, тепло), скачу верхом, и по ночам сплю как убитый.
Раненых привозят не мало, и раны все какие-то странные: ранят не в грудь, не в голову, как описывают в романах, а в лицо, в руки, в ноги. Под одним нашим уланом пуля пробила седло, как раз в тот миг, когда он приподнимался на рыси; секунда до или после, и его бы ранило.
Сейчас случайно мы стоим в таком месте, откуда легко писать. Но скоро, должно быть, начнем переходить, и тогда писать будет труднее. Но вам совершенно не надо беспокоиться, если обо мне не будет известий. Трое вольноопределяющихся знают твой адрес и, если со мной что-нибудь случится, напишут тебе немедленно. Так что отсутствие писем будет обозначать только то, что я в походе, здоров, но негде и некогда писать. Конечно, когда будет возможно, я писать буду.
Целую тебя, моя дорогая Аничка, а также маму, Леву и всех. Напишите Коле Маленькому, что после первого боя я ему напишу
»
Оригинал письма написан на двух сторонах листа белой бумаги. Конверт не сохранился. Видимо, к этому письму была приложена первая военная фотография Гумилёва в уланской форме (смотрите «Неакадемические комментарии-4»
Но, быть может, подумают внуки,
— Где теперь эти сильные руки,
Эти души горящие, где!
Я не первый воин, не последний,
Долго будет родина больна...
Мила-друга, тихая жена!
В тексте письма Гумилёв цитирует строки («собирала французские пули...») из поэмы Ахматовой «У самого моря», начатой в июле 1914 года и завершенной осенью того же года. Приложенный к письму «стишок» — скорее всего, стихотворение «Наступление»
Та страна, что могла быть раем,
Стала логовищем огня,
Мы четвертый день наступаем,
Мы не ели четыре дня.
В этот страшный и светлый час,
Оттого что Господне слово
Лучше хлеба питает нас.
И залитые кровью недели
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрей взлетают клинки.
Я кричу, и мой голос дикий,
Это медь ударяет в медь,
Не могу, не могу умереть.
О, как белы крылья победы!
Как безумны ее глаза!
О, как мудры ее беседы,
Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мерно бьется в груди моей.
Словно девушку, в жемчуга,
Проходя по дымному следу
Отступающего врага.
Так что к настоящему наступлению, в котором участвовал Гумилёв, это стихотворение не имело ни малейшего отношения, хотя до него оставалось — всего несколько дней. Правда, некоторые детали первого наступления полка на Восточную Пруссию переданы точно («Мы четвертый день наступаем...»). Действительно, продолжалось наступление с 27 июля до 20-х чисел августа, но снабжение войск продовольствием было плохо отлажено, передовые отряды далеко отрывались от продовольственных обозов («Мы не ели четыре дня...»). Эта несогласованность и привела, в конечном итоге, к августовской катастрофе, о чем подробно написал А. Солженицын. И о чем, по причине военной цензуры, мог не знать рядовой Николай Гумилёв. По крайней мере, в официальных просмотренных военных документах причины первого отступления никак не обозначены, и до рядовых солдат их, видимо, не доводили. Нельзя же подрывать боевой дух войск!
«Записки кавалериста» начинаются с описания первого боя Николая Гумилёва. Принято считать, что «Записки кавалериста» — это отдельные корреспонденции, описывающие разрозненные боевые эпизоды, в которых участвовал Гумилёв. Тем более что публикации часто сопровождались подзаголовком: «От нашего специального военного корреспондента».
Заметим, что газетные публикации являются, практически, единственным текстологическим источником, никаких рукописных материалов (об единственном исключении будет сказано ниже), относящихся к «Запискам кавалериста», пока не обнаружено. Однако подробное изучение архивных документов, связанных с боевыми действиями Уланского полка на протяжении 1914–1916 годов позволило сделать вывод, что «Записки кавалериста» с самого начала были задуманы автором как документальная повесть, рассказывающая обо всех главных событиях первого года его участия в войне. Фактически, «Записки кавалериста» полностью описывают весь период службы Гумилёва в Лейб-Гвардии Уланском полку. Не опущена ни единая военная кампания (всего их было четыре), в которой участвовал бы Уланский полк на протяжении первого года войны.
Все описания боевых действий в «Записках кавалериста» даны подробно и детально точно, однако между описываемыми событиями и датами публикаций их описаний были большие временные сдвиги («запаздывание» составляло от 3-х до 10 месяцев). Это дает основание предположить, что с первых дней своего пребывания в Уланском полку Гумилёв вел подробный дневник (как и ранее, во время африканских путешествий). Хотя судьба оригинала этого дневника неизвестна, однако почти весь он и составил «Записки кавалериста»
«Записки кавалериста» печатались крайне неравномерно. Если обратить внимание на даты публикаций
В приведенных в данной публикации «Записках кавалериста» сохранены «цензурные» прочерки. Гумилёв нигде точно не называет ни мест, где происходили боевые действия, ни имен участников событий, ни названий боевых частей. Заметим, что цензурные прочерки касались, в основном, лишь первых трех глав «Записок». В дальнейшем автор приспособился к требованиям цензуры, и все последующие тексты шли в авторской редакции, почти без «купюр». Сопоставление официальных документов и описаний автора указывает на точность и ответственность Гумилёва при написании документальной повести. Нет ни одного выдуманного или хотя бы как-то приукрашенного (в пользу автора) эпизода. Все предельно точно. Для того чтобы в дальнейшем было проще ориентироваться в «Записках», следовало бы разделить их на четыре части, в соответствии с теми кампаниями, в которых участвовал полк Гумилёва. В публикации будет отражено и то, чем занимался Гумилёв в промежутках между описываемыми в «Записках» событиями. Ни одной военной кампании, в которых участвовала 2-я Гвардейская Кавалерийская дивизия
Часть 1. Главы I и II. Октябрь 1914 года. Восточная Пруссия. Участие во взятии Владиславова и во втором прусском походе.
Часть 2. Главы III — VI. Ноябрь — декабрь 1914 года. Польша. Бои за Петроков. Отход армии за реку Пилица.
— XI. Февраль — март 1915 года. Приграничные районы Белоруссии, Литвы и Польши. Бои вдоль Немана. Содействие наступлению русской армии на Сейны, Сувалки, Кальварию.
Часть 4. Главы XII — XVII. Июль — сентябрь 1915 года. Украина (Волынь) и Белоруссия (Брестская губерния). Бои под Владимиром-Волынским. Отход русской армии вдоль реки Западный Буг и далее, от Бреста, через Кобрин, за Огинский канал.
«параллельному» изложению «Записок кавалериста» и сопутствующих документов, хочу обратить внимание на характерную особенность прозаических документальных текстов Гумилёва. Замечено это было еще по «Африканскому дневнику». В своих текстах, если по каким бы то ни было соображениям автор не хотел указывать полное наименования географических названий или имен действующих лиц, Гумилёв всегда первые буквы соответствующих названий и имен указывал точно! Это существенно упростило авторские изыскания и позволило расшифровать все акронимы. Чтобы не было «путаницы», в дальнейшем весь текст «Записок кавалериста» будет дан курсивом«Запискам» и сопутствующие документы — обычным шрифтом, иногда предшествуя тексту Гумилёва, а иногда следуя за ним.
Полк простоял на отдыхе в Россиенах (сопровождавшемся ежедневными учениями) до 14 октября, когда он был временно включен в состав 1-й отдельной кавалерийской бригады, входившей в III Армейский корпус. Начальником этой бригады был генерал-майор барон Майдель
17 октября. Это был первый бой, в котором участвовал Гумилёв
мечтаний о будущем. Если пехотинцы — поденщики войны, выносящие на своих плечах всю ее тяжесть, то кавалеристы — это веселая странствующая артель, с песнями в несколько дней кончающая прежде длительную и трудную работу. Нет ни зависти, ни соревнования. «Вы — наши отцы, — говорит кавалерист пехотинцу, — за вами как за каменной стеной».
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Помню, был свежий солнечный день, когда мы подходили к границе Восточной Пруссии. Я участвовал в разъезде, посланном, чтобы найти генерала М., к отряду которого мы должны были присоединиться. Он был на линии боя, но, где протянулась эта линия, мы точно не знали. Так же легко, как на своих, мы могли выехать на германцев. Уже совсем близко, словно большие кузнечные молоты, гремели германские пушки, и наши залпами ревели им в ответ. Где-то убедительно быстро на своем ребячьем и страшном языке пулемет лепетал непонятное.
в лес, где, может быть, залегла неприятельская цепь, скакать по полю, вспаханному и поэтому исключающему возможность быстрого отступления, к движущейся колонне, чтобы узнать, не обстреляет ли она тебя. И в вечер этого дня, ясный, нежный вечер, я впервые услышал за редким перелеском нарастающий гул «ура», с которым был взят В. Огнезарная птица победы в этот день слегка коснулась своим огромным крылом и меня.
Понятно, что «генерал М. » — это начальник бригады генерал-майор барон Майдель, а «В. » — Владиславов.
«свежий солнечный день», «нарастающий гул „ура“» и «огнезарная птица победы» вошли в два «военных» стихотворения поэта. Предполагаю, что написаны они в эти же дни, по «горячим следам».
Свидетельство о «неспособности к военной службе» 1907 года
Объявление в «Биржевых ведомостях» №14650, 4 февраля 1915
Первая публикация «Записок кавалериста» в «Биржевых ведомостях»,
«цензурными купюрами»
Окрестности Владиславова, старая фотография.
На заднем плане — исчезнувший с лица земли Ширвиндт