• Приглашаем посетить наш сайт
    Тредиаковский (trediakovskiy.lit-info.ru)
  • Поэт на войне. Часть 1. Выпуск 2. Евгений Степанов

    Страница: 1 2 3

    Вокруг «Записок кавалериста» — 1914-1915.

    Польша, оборона Петрокова и первый «Георгий».

    Как было сказано в предыдущем выпуске, начало ноября Лейб-Гвардии Уланский полк провел на отдыхе в Ковно, о чем Гумилёв успел написать Лозинскому, кратко рассказав о своем «боевом крещении» 1. 8 ноября в дивизии был получен приказ 2 начать спешную погрузку для переброски на другой фронт и в составе 2-й Армии следовать в Ивангород. Погрузка была назначена на следующий день и началась в 7 ч. вечера 9 ноября. Эшелон, проследовав через Гродно, Белосток, Малкин, Минск, Пиляву, 12 ноября прибыл в расположенный в Южной Польше Ивангород (ныне — Демблин а Польше) 3. 13 ноября была завершена выгрузка эшелона 4, после чего каждому отряду было предписано своим ходом перейти в район боевых действий около города Петрокова. Уланский полк был вначале переброшен в Радом, откуда походным строем был направлен в район железнодорожной станции Колюшки и города Петрокова, вокруг которого шли ожесточенные бои. С описания этого перехода начинается III глава «Записок кавалерист».

    III

    Южная Польша — одно из красивейших мест России. Мы ехали верст восемьдесят от станции железной дороги до соприкосновения с неприятелем, и я успел вдоволь налюбоваться ею. Гор, утехи туристов, там нет, но на что равнинному жителю горы? Есть леса, есть воды, и этого довольно вполне.

    Леса сосновые, саженые, и, проезжая по ним, вдруг видишь узкие, прямые, как стрелы, аллеи, полные зеленым сумраком с сияющим просветом вдали, — словно храмы ласковых и задумчивых богов древней, еще языческой Польши. Там водятся олени и косули, с куриной повадкой пробегают золотистые фазаны, в тихие ночи слышно, как чавкает и ломает кусты кабан.

    Среди широких отмелей размытых берегов лениво извиваются реки; широкие, с узенькими между них перешейками, озера блестят и отражают небо, как зеркала из полированного металла; у старых мшистых мельниц тихие запруды с нежно журчащими струйками воды и каким-то розово-красным кустарником, странно напоминающим человеку его детство.

    В таких местах, что бы ты ни делал — любил или воевал, — все представляется значительным и чудесным.

    Это были дни больших сражений. С утра до поздней ночи мы слышали грохотанье пушек, развалины еще дымились, и то там, то сям кучки жителей зарывали трупы людей и лошадей...

    Выгрузившись 13 ноября на станции Ивангород, Уланский полк сразу же проследовал в город Радом. Полк должен был принять участие в так называемой «Петроковской операции» 5.

    Поэт на войне. Часть 1. Выпуск 2. Евгений Степанов
    Польша, долина речки Пилицы, вдоль которой проходили уланы

    Поэт на войне. Часть 1. Выпуск 2. Евгений Степанов
    Старинный военный форт в окрестностях Ивангорода. Современный Радом

    Далее, в боевом порядке, был выполнен марш-маневр от Радома до района ж/д станции Колюшки и города Петрокова 6. Уланам в качестве конечного пункта первоначально была назначена железнодорожная станции Колюшки (станция К.). Эти 80 верст дороги по живописным равнинам Южной Польши и описывает Гумилёв в начале главы. К сожалению, автору не удалось самому побывать в описываемых Гумилёвым этих живописных местах Южной Польши, однако от идеи сопровождать свой рассказ фотографиями описываемых мест отказываться не хотелось. К счастью, неоценимую помощь в этом оказали возможности сети, большинство приведенных фотографий почерпнуто с различных сайтов 7. От Радома в первый день, 13 ноября, полк дошел до р-на д. Одрживоль и остановился на ночлег в имении Потворово в 8 верстах к востоку от Одрживоля.

    Поэт на войне. Часть 1. Выпуск 2. Евгений Степанов
    Польша, костел в Потворове, где был первый ночлег Уланского полка.

    14 ноября, пройдя через Подчащу Волю, Кльвов, Одрживоль, Ново-Място, Уланский полк дошел до района Ржечицы. В основном, вся дорога, как и все последующие события, проходили в долине реки Пилица и на ее берегах.

    Поэт на войне. Часть 1. Выпуск 2. Евгений Степанов
    Костел в Одрживоле, окрестности Ново-Място, Пилица.

    Дорога проходила среди лесов, по долинам равнинных рек Радомки, Држевицы, Пилицы.

    Поэт на войне. Часть 1. Выпуск 2. Евгений Степанов
    Усадебный дом в Уязде, где, возможно, был ночлег.

    С 15 ноября 2-я Гв. кав. дивизия вошла во временно сформированный кавалерийский корпус Гилленшмидта (совместно с 1-й Гвардейской кавалерийской дивизией, 13-й кавалерийской дивизией, 5-й Донской казачьей дивизией, Уральской казачьей дивизией и 2-й бригадой Забайкальской казачьей дивизии) 8. Перед корпусом была поставлены задачи: заполнить промежуток между располагавшейся к северу V Армией и относящейся к юго-западному фронту IV Армией, в состав которой вошел кавалерийский корпус Гилленшмидта; разведка на фронте Розенберг — Калиш; порча ж/д путей; содействие нашим войскам в овладении Ченстоховской позицией 9.

    16 ноября Уланский полк, после предварительной разведки, так как расположение противника было неизвестно, прибыл на описываемую Гумилёвым станцию Колюшки и расположился на ночлег в ближайшей деревне Катаржинов.

    ... Я был назначен в летучую почту на станции К. Мимо нее уже проходили поезда, хотя чаще всего под обстрелом. Из жителей там остались только железнодорожные служащие; они встретили нас с изумительным радушием. Четыре машиниста спорили за честь приютить наш маленький отряд. Когда наконец один одержал верх, остальные явились к нему в гости и принялись обмениваться впечатлениями. Надо было видеть, как горели от восторга их глаза, когда они рассказывали, что вблизи их поезда рвалась шрапнель, в паровоз ударила пуля. Чувствовалось, что только недостаток инициативы помешал им записаться добровольцами. Мы расстались друзьями, обещали друг другу писать, но разве такие обещания когда-нибудь сдерживаются?

    . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

    Поэт на войне. Часть 1. Выпуск 2. Евгений Степанов
    Станция Колюшки и местный костел — современный вид.

    Противник медленно отходил от станции, в донесениях Княжевича говорится: «.Перехожу сегодня в р-н Колюшки. Части противника бродят в лесах у Колюшек, много пленных» 10. 17–18 ноября полк простоял в соседнем селе Катаржинове, высылая разведывательные разъезды, а 18 ноября была получена срочная телеграмма: «Сегодня корпус Гилленшмидта прибывает в Петроков. С этого времени он поступает в непосредственное подчинение IV Армии. 19 ноября будет иметь дневку. Вероятно, уланы, конногренадеры получат распоряжение сегодня вечером или ночью. Гилленшмидту предписано войти в связь с 5 Армией через 5-ую Донскую казачью дивизию» 11. Расстояние от станции Колюшки до Петрокова, около 50 верст, полк преодолел за одну ночь. Этот переход, в ночь с 18 на 19 ноября, Гумилёв описывает в «Записках кавалериста». Короткий бивак в эту ночь был в деревнях Камоцын и Литослав 12.

    На другой день, среди милого безделья покойного бивака, когда читаешь желтые книжки Универсальной библиотеки, чистишь винтовку или попросту болтаешь с хорошенькими паненками, нам внезапно скомандовали седлать, и так же внезапно переменным аллюром мы сразу прошли верст пятьдесят. Мимо мелькали одно за другим сонные местечки, тихие и величественные усадьбы, на порогах домов старухи в наскоро наброшенных на голову платках вздыхали, бормоча: «Ой, Матка Бозка». И, выезжая временами на шоссе, мы слушали глухой, как морской прибой, стук бесчисленных копыт и догадывались, что впереди и позади нас идут другие кавалерийские части и что нам предстоит большое дело.

    Ночь далеко перевалила за половину, когда мы стали на бивак. Утром нам пополнили запас патронов, и мы двинулись дальше.

    На следующий день, 19 ноября, движение улан в сторону Петрокова было продолжено. К Уланскому полку у деревни Грабица присоединилась конная артиллерия 13. В этот же день началось наступление противника на Белхатов, в сторону Петрокова. Уланы были предупреждены о возможном столкновении с противником. Последующие два дня были бессонными и прошли в непрерывных боях, причем главный удар пришелся на Уланский полк. В «Записках» Гумилёв описывает первое столкновение с немцами около Петрокова 19 ноября.

    Поэт на войне. Часть 1. Выпуск 2. Евгений Степанов
    Город Петроков, ныне польский город Петрков Трибунальский.
    В правом углу — Петроков времен войны, в конце 1914 года.

    Местность была пустынная: какие-то буераки, низкорослые ели, холмы. Мы построились в боевую линию, назначили, кому спешиваться, кому быть коноводом, выслали вперед разъезды и стали ждать. Поднявшись на пригорок и скрытый деревьями, я видел перед собой пространство приблизительно с версту. По нему там и сям были рассеяны наши заставы. Они были так хорошо скрыты, что большинство я разглядел лишь тогда, когда, отстреливаясь, они стали уходить. Почти следом за ними показались германцы. В поле моего зрения попали три колонны, двигавшиеся шагах в пятистах друг от друга.

    Они шли густыми толпами и пели. Это была не какая-нибудь определенная песня и даже не наше дружное «ура», а две или три ноты, чередующиеся со свирепой и угрюмой энергией. Я не сразу понял, что поющие — мертвецки пьяны. Так странно было слышать это пение, что я не замечал ни грохота наших орудий, ни ружейной пальбы, ни частого, дробного стука пулеметов. Дикое «а...а...а...» властно покорило мое сознание. Я видел только, как над самыми головами врагов взвиваются облачки шрапнелей, как падают передние ряды, как другие становятся на их место и продвигаются на несколько шагов, чтобы лечь и дать место следующим. Похоже было на разлив весенних вод, — те же медленность и неуклонность.

    «Ложись... прицел восемьсот... эскадрон, пли», и я уже ни о чем не думал, а только стрелял и заряжал, стрелял и заряжал. Лишь где-то в глубине сознанья жила уверенность, что все будет как нужно, что в должный момент нам скомандуют идти в атаку или садиться на коней и тем или другим мы приблизим ослепительную радость последней победы.

    В этой части «Записок кавалериста» я вынужден отклониться от порядка расположения главок в газетной публикации (и, следовательно, во всех прочих публикациях). Концовка главы III относится к более позднему периоду и будет приведена ниже. Следующая глава IV (и концовка главы III) охватывает события с 20 по 30 ноября 1914 года. В конце предыдущей III главы и в начале IV главы присутствует явное, но, по-видимому, случайное нарушение хронологической последовательности. Возможно, это произошло после цензурных сокращений, но не исключено и то, что сам Гумилёв, когда записывал и восстанавливал события чрезвычайно насыщенных событиями дня и ночи 20–21 ноября, бессознательно растянул эпизоды одного дня на ряд последующих дней. Это и не удивительно, если принять во внимание то, что несколько дней никто в полку не спал. Записи же делались, наверняка, спустя некоторое время, так как последующая неделя была чрезвычайно напряженной, с непрерывными разъездами, столкновениями с противником. Ближайший краткий отдых отряду был предоставлен только спустя неделю, после 28 ноября. Да и тогда совершенно не очевидно, что у Гумилёва было время «взяться за перо», продолжив дневниковые записи.

    На основе боевых документов можно попытаться реконструировать следующую последовательность событий (переставив соответственно фрагменты «Записок»). Вслед за описанием боя в главе III, перед выделенной со всех сторон цензурными отточиями фразой: " <...> Поздно ночью мы отошли на бивак <...> в большое имение <...> " — следует читать эпизод "2" в главе IV. Этот эпизод описывает ночь с 20 на 21 ноября, когда эскадрон улан, в котором состоял Гумилёв, был отправлен на разведку для выяснения расположения противника после боя. Упоминаемый в этой главе взводный — поручик Михаил Михайлович Чичагов, о котором было сказано в примечании «25» предыдущего выпуска в связи с посвященным ему стихотворением «Война». Чичагов (без обозначения имени) регулярно упоминается в других главах «Записок», однако чаще его имя встречается в боевых документах. В том числе, сохранились много подписанных им донесений, посланных непосредственно из боевых разъездов, написанных на клочках бумаги; скорее всего, в их написании (и доставке) непосредственное участие принимал и Гумилёв. Сторожевое охранение гусар, до которого доехал Гумилёвский разъезд, было выставлено по линии деревень Мзурки — Будков — Пекари — Монколице. В донесении гусар об этой ночи сказано: «Ночью было получено приказание немедленно выступить и задержать наступление противника на г. Петровов до подхода нашей пехоты. Уже у м. Белхатов шел бой, где Уральская дивизия задерживала наступление противника, обозначившееся на шоссе Белхатов — Петроков. <...> Правее нас у дер. Велеполе — Сухнице находился Уланский полк, который выдерживал весь натиск на себе. <...> Сторожевое охранение на линии дд. Мзурки — Будков — Пекари — Монколице. Была обстреляна застава и заняты Монколице. Всю ночь шла перестрелка между неприятелем и нашими полевыми караулами. За ночь убит 1 гусар, посланный для связи с Уланами Е. В. полка...» 14.

    «Художественные» подробности этой ночи — у Гумилёва.

    IV

    2

    На другой день уже смеркалось и все разбрелись по сеновалам и клетушкам большой усадьбы, когда внезапно было велено собраться нашему взводу. Вызвали охотников идти в ночную пешую разведку, очень опасную, как настаивал офицер.

    Человек десять порасторопнее вышли сразу; остальные, потоптавшись, объявили, что они тоже хотят идти и только стыдились напрашиваться. Тогда решили, что взводный назначит охотников. И таким образом были выбраны восемь человек, опять-таки побойчее. В числе их оказался и я.

    Мы на конях доехали до гусарского сторожевого охранения. За деревьями спешились, оставили троих коноводами и пошли расспросить гусар, как обстоят дела. Усатый вахмистр, запрятанный в воронке от тяжелого снаряда, рассказал, что из ближайшей деревни несколько раз выходили неприятельские разведчики, крались полем к нашим позициям и он уже два раза стрелял. Мы решили пробраться в эту деревню и, если возможно, забрать какого-нибудь разведчика живьем.

    Светила полная луна, но, на наше счастье, она то и дело скрывалась за тучами. Выждав одно из таких затмений, мы, согнувшись, гуськом побежали к деревне, но не по дороге, а в канаве, идущей вдоль нее. У околицы остановились. Отряд должен был оставаться здесь и ждать, двум охотникам предлагалось пройти по деревне и посмотреть, что делается за нею. Пошли я и один запасной унтер-офицер, прежде вежливый служитель в каком-то казенном учреждении, теперь один из храбрейших солдат считающегося боевым эскадрона. Он по одной стороне улицы, я — по другой. По свистку мы должны были возвращаться назад.

    Вот я совсем один посреди молчаливой, словно притаившейся деревни, из-за угла одного дома перебегаю к углу следующего. Шагах в пятнадцати вбок мелькает крадущаяся фигура. Это мой товарищ. Из самолюбия я стараюсь идти впереди его, но слишком торопиться все-таки страшно. Мне вспоминается игра в палочку-воровочку, в которую я всегда играю летом в деревне. Там то же затаенное дыхание, то же веселое сознание опасности, то же инстинктивное умение подкрадываться и прятаться. И почти забываешь, что здесь вместо смеющихся глаз хорошенькой девушки, товарища по игре, можешь встретить лишь острый и холодный направленный на тебя штык. Вот и конец деревни. Становится чуть светлее, это луна пробивается сквозь неплотный край тучи; я вижу перед собой невысокие, темные бугорки окопов и сразу запоминаю, словно фотографирую в памяти, их длину и направление. Ведь за этим я сюда и пришел. В ту же минуту передо мной вырисовывается человеческая фигура. Она вглядывается в меня и тихонько свистит каким-то особенным, очевидно условным, свистом. Это враг, столкновение неизбежно.

    Во мне лишь одна мысль, живая и могучая, как страсть, как бешенство, как экстаз: я его или он меня! Он нерешительно поднимает винтовку, я знаю, что мне стрелять нельзя, врагов много поблизости, и бросаюсь вперед с опущенным штыком. Мгновение, и передо мной никого. Может быть, враг присел на землю, может быть, отскочил. Я останавливаюсь и начинаю всматриваться. Что-то чернеет. Я приближаюсь и трогаю штыком, — нет, это — бревно. Что-то чернеет опять. Вдруг сбоку от меня раздается необычайно громкий выстрел, и пуля воет обидно близко перед моим лицом. Я оборачиваюсь, в моем распоряжении несколько секунд, пока враг будет менять патрон в магазине винтовки. Но уже из окопов слышится противное харканье выстрелов — тра, тра, тра, — и пули свистят, ноют, визжат.

    Я побежал к своему отряду. Особенного страха я не испытывал, я знал, что ночная стрельба недействительна, и мне только хотелось проделать все как можно правильнее и лучше. Поэтому, когда луна осветила поле, я бросился ничком и так отполз в тень домов, там уже идти было почти безопасно. Мой товарищ, унтер-офицер, возвратился одновременно со мной. Он еще не дошел до края деревни, когда началась пальба. Мы вернулись к коням. В одинокой халупе обменялись впечатлениями, поужинали хлебом с салом, офицер написал и отправил донесение, и мы вышли опять посмотреть, нельзя ли что-нибудь устроить. Но, увы! — ночной ветер в клочья изодрал тучи, круглая, красноватая луна опустилась над неприятельскими позициями и слепила нам глаза. Нас было видно как на ладони, мы не видели ничего. Мы готовы были плакать с досады и, назло судьбе, все-таки поползли в сторону неприятеля. Луна могла же опять скрыться или мог же нам встретиться какой-нибудь шальной разведчик! Однако ничего этого не случилось, нас только обстреляли, и мы уползли обратно, проклиная лунные эффекты и осторожность немцев. Все же добытые нами сведения пригодились, нас благодарили, и я получил за эту ночь Георгиевский крест.

    Поэт на войне. Часть 1. Выпуск 2. Евгений Степанов
    Современный Белхатов, за бои и разведку вокруг которого Гумилёв получил свой первый Георгиевский крест

    За разведку в ночь с 20 на 21 ноября Гумилёв получил свой первый Георгиевский крест. В приказе №181 по Уланскому полку от 13 января 1915 года было объявлено 15: «Приказом по Гвардейскому Кавалерийскому корпусу от 24 декабря 1914 г. за № 30 за отличия в делах против германцев награждаются: <...> Георгиевскими крестами 4 степени: эскадрона Е. В. унтер-офицер Николай Гумилёв п. 18 № 134060...» В приказе Гумилёв значится унтер-офицером, хотя на самом деле это звание ему было присвоено приказом по полку № 183 от 15 января 1915 года: «Улан из охотников эскадрона Ея Величества Николай Гумилёв за отличия произвожу в унтер-офицеры». В приказе по полку № 286 от 28 апреля 1915 года, «в дополнение к приказу по полку <...> от 13 января за №181 <...> объявляю список нижних чинов, награжденных за отличия в делах против неприятеля Георгиевскими крестами и медалями с указанием времени совершения подвигов». В сводной таблице, под номером 59 записан унтер-офицер охотник эскадрона ЕВ Николай Гумилёв, награжденный за дело 20 ноября 1914 года 16.

    Уланского полка Княжевич был представлен к Георгиевскому оружию. В представлениях сказано: «...20 ноября 1914 г. около 12 ч. дня командующий Гвардейским кавалерийским отрядом Свиты Его Величества ген.-майор Гилленшмидт приказал командиру Л.-Гв. Уланского Е. В. полка полковнику Княжевичу занять спешенными уланами позицию у шоссе к г. Петрокову, шагах в трехстах восточнее опушки леса, что между Белхатовым и Велеполе, с целью упорно задерживать дальнейшее наступление германцев, угрожавших Петрокову. В 3 ч. дня противник начал артиллерийскую подготовку, а около 4-х ч. дня под прикрытием сильного арт. огня повел энергичное наступление против улан и соседнего участка конногренадер. Со своего наблюдательного пункта впереди д. Гута я слышал сигналы на рожках и крики немецкой пехоты (во много раз сильнейшей гвардейской резервной дивизии), готовившейся атаковать. Вскоре завязался горячий бой, в течение которого был тяжело ранен командир 1 бригады ген.-майор Лопухин, и командование 1-й бригадой перешло к полковнику Княжевичу. Последний, несмотря на потери, подвергаясь серьезной личной опасности, удерживался до седьмого часа вечера, после чего в порядке отвел свою бригаду на 2-ю позицию у д. Мзурки, где прочно занял ряд хуторов намеченного наступления, которое было остановлено. Прислуга при пулеметах сильно пострадала, почему по приказанию полк. Княжевича уланы вынесли их на руках. Когда было приказано отходить, то он сам до последней минуты, оставаясь при арьергарде и находясь в большой опасности, своим примером спокойствия и распорядительности вселял в людях полную уверенность, почему отход совершился без суеты и без особых потерь в людях и имуществе (пулеметы были блестяще вынесены). Значение упорной обороны полковника Княжевича на Велепольской позиции выразилось в том, что благодаря ей мы успели твердо обосноваться на позициях Мзурки — Рокшицы, что отстаивали Петроков вплоть до 2 декабря, что мы не позволили противнику вклиниться в промежуток между двумя нашими армиями...» 17

    Во время этого боя несколько улан было убито, многие были ранены. О потерях в личном составе сказано в приказе по Уланскому полку №127 от 20.11.1914 18. Эскадрон, в котором служил Гумилёв, судя по документам, в этот день вел разведку перед боем, участвовал в бою и вел разведку после боя, за что поэт заработал свой первый Георгиевский крест. Через несколько дней, 25 ноября, скончался от ран командир 1 бригады и Конно-Гренадерского полка генерал-майор Лопухин 19. В главе III много цензурных купюр, в которые, видимо, попало и описание самого боя; в тексте остался лишь небольшой фрагмент. После боя Уланский полк отошел на бивак в Мзурки. Описание этого бивака и очередного дальнего разъезда 21 ноября — в конце главы III.

    . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

    . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

    . . . . . . . . В комнатке садовника мне его жена вскипятила кварту молока, я поджарил в сале колбасу, и мой ужин разделили со мной мои гости: вольноопределяющийся, которому только что убитая под ним лошадь отдавила ногу, и вахмистр со свежей ссадиной на носу, его так поцарапала пуля. Мы уже закурили и мирно беседовали, когда случайно забредший к нам унтер сообщил, что от нашего эскадрона высылается разъезд. Я внимательно себя проэкзаменовал и увидел, что я выспался или, вернее, выдремался в снегу, что я сыт, согрелся и что нет основания мне не ехать. Правда, первый миг неприятно было выйти из теплой, уютной комнаты на холодный и пустынный двор, но это чувство сменилось бодрым оживлением, едва мы нырнули по невидной дороге во мрак, навстречу неизвестности и опасности.

    Поэт на войне. Часть 1. Выпуск 2. Евгений Степанов
    Зимние окрестности Петрокова, район бивака в Мзурки

    Разъезд был дальний, и поэтому офицер дал нам вздремнуть, часа три, на каком-то сеновале. Ничто так не освежает, как короткий сон, и наутро мы ехали уже совсем бодрые, освещаемые бледным, но все же милым солнцем. Нам было поручено наблюдать район версты в четыре и сообщать обо всем, что мы заметим. Местность была совершенно ровная, и перед нами как на ладони виднелись три деревни. Одна была занята нами, о двух других ничего не было известно.

    старухой. Потом офицер, отозвав меня в сторону, сообщил, что хочет дать мне самостоятельное поручение ехать старшим над двумя дозорными в следующую деревню. Поручение пустяшное, но все-таки серьезное, если принять во внимание мою неопытность в искусстве войны, и главное — первое, в котором я мог проявить свою инициативу. Кто не знает, что во всяком деле начальные шаги приятнее всех остальных.

    Я решил идти не лавой, то есть в ряд, на некотором расстоянии друг от друга, а цепочкой, то есть один за другим. Таким образом, я подвергал меньшей опасности людей и получал возможность скорее сообщить разъезду что-нибудь новое. Разъезд следовал за нами. Мы въехали в деревню и оттуда заметили большую колонну германцев, двигавшуюся верстах в двух от нас. Офицер остановился, чтобы написать донесение, я для очистки совести поехал дальше. Круто загибавшаяся дорога вела к мельнице. Я увидел около нее кучку спокойно стоявших жителей и, зная, что они всегда удирают, предвидя столкновение, в котором может достаться и им шальная пуля, рысью подъехал, чтобы расспросить о немцах. Но едва мы обменялись приветствиями, как они с искаженными лицами бросились врассыпную, и передо мной взвилось облачко пыли, а сзади послышался характерный треск винтовки. Я оглянулся.

    . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

    . . . . . . . . На той дороге, по которой я только что проехал, куча всадников и пеших в черных, жутко чужого цвета шинелях изумленно смотрела на меня. Очевидно, меня только что заметили. Они были шагах в тридцати.

    Я понял, что на этот раз опасность действительно велика. Дорога к разъезду мне была отрезана, с двух других сторон двигались неприятельские колонны. Оставалось скакать прямо от немцев, но там далеко раскинулось вспаханное поле, по которому нельзя идти галопом, и я десять раз был бы подстрелен, прежде чем вышел бы из сферы огня. Я выбрал среднее и, огибая врага, помчался перед его фронтом к дороге, по которой ушел наш разъезд. Это была трудная минута моей жизни. Лошадь спотыкалась о мерзлые комья, пули свистели мимо ушей, взрывали землю передо мной и рядом со мной, одна оцарапала луку моего седла. Я не отрываясь смотрел на врагов. Мне были ясно видны их лица, растерянные в момент заряжания, сосредоточенные в момент выстрела. Невысокий пожилой офицер, странно вытянув руку, стрелял в меня из револьвера. Этот звук выделялся каким-то дискантом среди остальных. Два всадника выскочили, чтобы преградить мне дорогу. Я выхватил шашку, они замялись. Может быть, они просто побоялись, что их подстрелят их же товарищи.

    миновании опасности.

    Но вот и конец пахотному полю — и зачем только люди придумали земледелие?! — вот канава, которую я беру почти бессознательно, вот гладкая дорога, по которой я полным карьером догоняю свой разъезд. Позади него, не обращая внимания на пули, сдерживает свою лошадь офицер. Дождавшись меня, он тоже переходит в карьер и говорит со вздохом облегчения: «Ну, слава Богу! Было бы ужасно глупо, если б вас убили». Я вполне с ним согласился.

    Остаток дня мы провели на крыше одиноко стоящей халупы, болтая и посматривая в бинокль. Германская колонна, которую мы заметили раньше, попала под шрапнель и повернула обратно. Зато разъезды шныряли по разным направлениям. Порой они сталкивались с нашими, и тогда до нас долетал звук выстрелов. Мы ели вареную картошку, по очереди курили одну и ту же трубку.

    21 — 23 ноября немецкое наступление было приостановлено. 1 бригада с Уланским полком отошла к югу и встала на бивак в Кржижанове. В эти дни шла сильная перестрелка, постоянно высылались разведывательные разъезды для выяснения расположения противника. Один из таких разъездов описан в эпизоде "1" главы IV.

    IV

    1

    Немецкое наступление было приостановлено. Надо было расследовать, какие пункты занял неприятель, где он окапывается, где попросту помещает заставы. Для этого высылался ряд разъездов, в состав одного из них вошел и я.

    «Ой, панычи, не езжайте туда, там вас забьют германи».

    В одной деревне разъезд остановился. Мне с двумя солдатами предстояло проехать дальше и обнаружить неприятеля. Сейчас же за околицей окапывались наши пехотинцы, дальше тянулось поле, над которым рвались шрапнели, там на рассвете был бой и германцы отошли, — дальше чернел небольшой фольварк. Мы рысью направились к нему.

    шагов и замирали опять. Один сидел у самого края дороги и, держась за голову, раскачивался и стонал. Мы хотели его подобрать, но решили сделать это на обратном пути.

    До фольварка мы доскакали благополучно. Нас никто не обстрелял. Но сейчас же за фольварком услышали удары заступа о мерзлую землю и какой-то незнакомый говор. Мы спешились, и я, держа винтовку в руках, прокрался вперед, чтобы выглянуть из-за угла крайнего сарая. Передо мной возвышался небольшой пригорок, и на хребте его германцы рыли окопы. Видно было, как они останавливаются, чтобы потереть руки и закурить, слышен был сердитый голос унтера или офицера. Влево темнела роща, из-за которой неслась орудийная пальба. Это оттуда обстреливали поле, по которому я только что проехал. Я до сих пор не понимаю, почему германцы не выставили никакого пикета в самом фольварке. Впрочем, на войне бывают и не такие чудеса.

    Я все выглядывал из-за угла сарая, сняв фуражку, чтобы меня приняли просто за любопытствующего «вольного», когда почувствовал сзади чье-то легкое прикосновение. Я быстро обернулся. Передо мной стояла неизвестно откуда появившаяся полька с изможденным, скорбным лицом. Она протягивала мне пригоршню мелких, сморщенных яблок: «Возьми, пан солдат, то есть добже, цукерно». Меня каждую минуту могли заметить, обстрелять; пули летели бы и в нее. Понятно, было невозможно отказаться от такого подарка.

    снаряд, и все было кончено.

    В дальнейшем Гумилёв в «Записках кавалериста» строго соблюдал хронологическую последовательность, поэтому никаких перестановок больше не будет. Описанная в эпизоде "3" главы IV «сравнительно тихая» неделя — с 24 по 30 ноября 1914 года. В начале этой недели полк оставался на прежних позициях в районе Кржижанова. Но прежде, чем продолжить чтение «Записок кавалериста», пару слов об одном «затерявшемся» письме Гумилёва Ахматовой, недатированном, но написанном, почти наверняка, в эту «сравнительно тихую неделю» 20.

    Вот это письмо.

    <Польша, конец ноября 1914>

    Дорогая моя Анечка,

    недостаток экзотичности покрывается более сильными ощущеньями. Грустно только, что здесь инициатива не в моих руках, а ты знаешь, как я привык к этому. Однако и повиноваться мне не трудно, особенно при таком милом ближайшем начальстве, как у меня. Я познакомился со всеми офицерами своего эскадрона и часто бываю у них. Ca me pose parmi les soldats (Это меня выделяет среди солдат — франц. — С.Е.), хотя они и так относятся ко мне хорошо и уважительно. Если бы только почаще бои, я был бы вполне удовлетворен судьбой. А впереди еще такой блистательный день, как день вступления в Берлин! В том, что он наступит, сомневаются, кажется, только «вольные», то есть, не военные. Сообщенья главного штаба поражают своей сдержанностью и по ним трудно судить обо всех наших успехах. Австрийцев уже почти не считают за врагов, до такой степени они не воины, что касается германцев, то их кавалерия удирает перед нашей, наша артиллерия всегда заставляет замолчать их, наша пехота стреляет вдвое лучше и бесконечно сильнее в атаке, уже потому, что наш штык навинчен с начала боя и солдат стреляет с ним, а у германцев и австрийцев штык закрывает дуло и поэтому его надо надевать в последнюю минуту, что психологически невозможно.

    Я сказал, что в победе сомневаются только вольные, не отсюда ли такое озлобленье против немцев, такие потоки клеветы на них в газетах и журналах? Ни в Литве, ни в Польше я не слыхал о немецких зверствах, ни об одном убитом жителе, изнасилованной женщине. Скотину и хлеб они действительно забирают, но, во-первых, им же нужен провиант, а во-вторых, им надо лишить провианта нас; то же делаем и мы, и поэтому упреки им косвенно падают и на нас — а это несправедливо. Мы, входя в немецкий дом, говорим «gut» и даем сахар детям, они делают то же, приговаривая «карошь». Войско уважает врага, мне кажется, и газетчики могли бы поступать так же. А рождается рознь между армией и страной. И это не мое личное мненье, так думают офицеры и солдаты, исключенья редки и трудно объяснимы или, вернее, объясняются тем, что «немцеед» находился все время в глубоком тылу и начитался журналов и газет.

    Мы, наверно, скоро опять попадем в бой, и в самый интересный, с кавалерией. Так что вы не тревожьтесь, не получая от меня некоторое время писем, убить меня не убьют (ты ведь знаешь, что поэты — пророки), а писать будет некогда. Если будет можно, после боя я пришлю телеграмму, не пугайтесь, всякая телеграмма непременно успокоительная.

    Теперь про свои дела: я тебе послал несколько стихотворений, но их в «Войне» надо заменить, строфы 4-ю и 5-ю про дух следующими 21:

    Тружеников, медленно идущих

    Подвиг сеющих и славу жнущих,

    Ныне, Господи, благослови.

    Как у тех, что гнутся над сохою,

    Как у тех, что молят и скорбят,

    Восковыми свечками горят.

    Но тому, о Господи, и силы... и т. д.

    Вот человек предполагает, а Бог располагает. Приходится дописывать письмо стоя и карандашом.

    Вот мой адрес: 102 полевая контора. Остальное все как прежде.

    Письмо это писалось параллельно с продолжением «Записок кавалериста», написанных также в «сравнительно тихую» неделю конца ноября 1914 года. В «Записках» упоминается «декабрь». Предполагаю, что подразумевался местный «новый стиль».

    Страница: 1 2 3
    Раздел сайта: