Поэт на войне. Часть 3. Выпуск 7. Евгений Степанов (часть 11)

СЛУЖБА В КОМИССАРИАТЕ ОСЕНЬЮ 1917 ГОДА

Пока Гумилев и Рапп были в Ля Куртин, не сидел без дела и третий сотрудник Раппа — писарь Евграфов. 20 сентября в русских военных учреждениях было развешано объявление³⁹⁵: «Общее собрание солдат, занимающихся в русских военных учреждениях в г. Париже в присутствии гг. офицеров постановило пригласить всех русских военнослужащих в г. Париже на общее собрание для организации общего военного комитета. С разрешения вр. и. д. Начальника Тылового Управления русских войск во Франции, собрание имеет быть в субботу 22-го сентября нового стиля в 8 1/4 часа вечера в помещении Тылового Управления русских войск во Франции, на которое просьба присутствовать всех русских военнослужащих. Председатель собрания А. Евграфов. 7/20 сентября 1917 г. Париж». Через несколько дней Евграфов подал заявление в командировавший его Отрядный Комитет³⁹⁶«Заявление писаря Раппа Евграфова от 13/26 сентября 1917 г. <...> Я получил желательное для меня назначение в писари к Военному Комиссару Раппу, каковое назначение состоялось по выбору и утверждению Отрядного Комитета. Я приступил к выполнению своих прямых обязанностей у Военного Комиссара, каковые далеко не являются чем-либо легким и представляющим удовольствие, а связаны с трудом и весьма огромного содержания, так как я не получаю ничего, кроме что — солдатского жалованья <...>». Комитет русских военнослужащих г. Парижа вскоре был создан, и его первое общее собрание комитета состоялось 3 ноября 1917 года³⁹⁷. Александр Евграфов занял в нем видное положение, и жалованье ему вскоре повысили.

Сразу по возвращении в Париж Раппу, а с ним и Гумилеву, пришлось заниматься исполнением приказа Керенского о возвращении русских войск из Франции в Россию. 23 сентября Занкевич отправил в Лондон телеграмму³⁹⁸: «Телеграмма от 10/23 сентября 1917 г. №990. Военному Агенту в Англии. Получил приказ <об> отправке в Россию войск, находящихся во Франции в числе 250 офицеров и 16000 солдат. Впоследствии к этому надо прибавить около 3000 инвалидов и больных. Полагаю необходимым начать отправку на пароходах „Мельбурн“, „Царь“, „Царица“ и „Двинск“, везущих на север Шотландии южных славян и подкрепления для Салоникской дивизии. Первый пароход вышел из Архангельска 2 сентября. Прошу срочно переговорить с Военным Министром и Министром Пароходства для отправки наших войск и организации перевозки их из Франции до избранного порта. По сведениям Морского Агента указанные пароходы могут поднять одновременно до 5000 солдат. Поверенный в делах со своей стороны телеграфировал в Посольство в Лондоне. Занкевич». Как видно из этой телеграммы, командование Русскими войсками во Франции делало все возможное, чтобы исполнить полученный приказ. Желающие выехать в Россию офицеры отправлялись самостоятельно. Еще в начале сентября из Стокгольма была получена телеграмма о порядке их проезда через Скандинавские страны³⁹⁹: «Телеграмма из Стокгольма от 20. 08/2. 09, от Кандаурова. Вх. 1722. Сообщаю, что офицеры, едущие в Россию <...> через Скандинавию, не могут рассчитывать на пособия, но могут спокойно везти с собой, вне всякой вализы, все свое военное платье, но ». Хотя Занкевич и Рапп были не согласны с принятым Временным Правительством решением, они не были намерены препятствовать возвращению войск в Россию. На состоявшемся 7 октября заседании Отрядного Комитета было заявлено⁴⁰⁰: «Заседание Отрядного Комитета в присутствии Комиссара Временного Правительства Г. Раппа. 23 сентября (7 октября) 1917 года. Комиссар Временного Правительства приехал в Отряд, чтобы ознакомить Отряд, а в данный момент Отрядный Комитет, с нынешним тяжелым положением, основанным на документальных данных относительно отправки Русского Отряда в Россию, данными как историческими, до приказа, так и последующими, после приказа. Комиссар Рапп заявил, прежде всего, что он, а также и генерал Занкевич считали и продолжают считать ошибкой Временного Правительства отзыв Русского Отряда из Франции, особенно в данный момент, во время такой морской блокады, и принимают во внимание, что сохранение союзных отношений нашей молодой Русской Республики с Францией является органически необходимым. Тем не менее, этот приказ был вызван, по предположению Комиссара, Французским Правительством, после того как они видели все явления жизни нашего Отряда. Однако до сих пор положение об отправке нашего Отряда в Россию так же неопределенно из-за отсутствия тоннажа. Был запрос Франции, Англии, Америки и Японии: возможно, через месяц, выделение — на 5000 человек. Комиссар понимает, что отправка Отряда займет 5-6 месяцев, о чем он сообщил Временному Правительству, с просьбой пересмотреть последний приказ. Что же касается Сектора, то Французское Правительство категорически отказало в нем до тех пор, пока в отряде будут комитеты. И идея командного состава перед отправкой стать части Отряда хоть на месяц на сектор, для поднятия общественного мнения, как Франции, так и русских в нашем Отряде — идея эта едва ли также получит осуществление. <...> Рассмотрен вопрос и о добровольцах во Французскую армию, надо знать количество солдат и офицеров. <...> На многочисленные вопросы со стороны собрания, что же нам делать в это время, чем заполнить такой огромный досуг солдат, Комиссар ответить затруднился и между прочим предложил, если будут желающие, устроить их на корабельные судовые французские работы». Поначалу для отправки войск нашлось 3 корабля в Англии (в Шотландии), однако вскоре англичане в категорической форме отказались пропустить русские войска через свою территорию по железной дороге через Англию (с юга на север) в Шотландию, хотя отправка кораблей в то время могла быть осуществлена только оттуда. Решение так и не было найдено. Последняя попытка отправить хоть часть войск (на русском корабле) была предпринята в начале ноября — обратите внимание на дату телеграммы (о событиях в России было еще ничего не известно)⁴⁰¹: «Телеграмма из Лондона от 8 ноября 1917 г. (вх. №1 от 1/14 ноября). Военно-морскому Агенту во Франции В. И. (Владимир Иванович) Дмитриеву. О предоставлении парохода „Курск“ восточно-азиатского общества (путь на Мурманск). Возможны затруднения. Прежде всего, Британское Министерство судоходства официально заявило, что предоставить какой-либо эскорт для сопровождения парохода оно совершенно не в состоянии. Затем, я очень опасаюсь, что перевозка войск по железной дороге из Мурманска внутрь страны может очень задержать вывоз оттуда грузов, что особенно нежелательно в виду крайней недостаточности в Мурманске складочных помещений. Наконец не могу не отметить также и тех затруднений, которые могут возникнуть с плохо дисциплинированными солдатами в Мурманске, где нет ни достаточных жилых помещений, ни запасов продовольствия и надлежащей охраны». 22 ноября из Петрограда была направлена телеграмма во Францию и в Архангельск⁴⁰²: «Телеграмма Главнокомандующего в Архангельск от 9-го ноября ст. ст. 1917 г. за №1310. Военно-морскому Агенту во Франции. Вследствие закрытия навигации на Архангельск и совершенной неприспособленности Мурманского порта для перевозки больших людских масс, прошу совершенно приостановить присылку эмигрантов, а также не производить перевозку воинских частей, подлежащих возврату в Россию. Подтверждение изложенного Правительством последует, вероятно, немедленно по ликвидации кризиса власти. №1310. Главнач Сомов». Чуть позже поступила еще одна телеграмма из России: «». Заметим, что эта телеграмма поступила уже от большевистской власти в Петрограде; это ответ Лисовенко на его риторический вопрос в написанной им книге — «Их хотели лишить Родины». Надо отметить, что в первые месяцы после революции у власти в Мурманске были большевики. Затем Мурманск был занят союзническими (в отечественной литературе традиционно пишут — оккупационными) английскими войсками, однако англичане не чинили никаких препятствий проезду через Мурманск в Петроград русских военнослужащих⁴⁰³. Наиболее близкий для нас пример — возвращение в Россию в апреле 1918-го года Николая Гумилева! Наконец, 19 ноября 1917-го года в Париж поступила телеграмма №15807 из США⁴⁰⁴ Франции. При работе в архиве с документами за период после победы большевиков не удалось обнаружить ни одного документа, хоть как-то говорящего о беспокойстве новой власти за судьбы простых русских солдат, воевавших за честь России во Франции. Все они теперь либо работали на французских заводах и в сельском хозяйстве, либо были помещены в военные лагеря на севере Африки. Заметим, что не насильно, туда французы были вынуждены отправить только тех, кто отказался работать во Франции. К сожалению, таких оказалось большинство. Положение их было там, конечно, исключительно тяжелым, к ним относились как к военнопленным. Но обвинить в этом исключительно французские военные власти, на собственной шкуре, в Ля Куртин, прочувствовавших, что такое — «русский бунт», я бы не решился. Телеграммы из Петрограда вскоре начали поступать, но это были сплошь громкие лозунги с призывами к миру, подписанные, в основном, Львом Троцким. Ниже будут приведены примеры нескольких таких телеграмм.

Не хотелось разбивать вопрос о том, как пытались Занкевич с Раппом решить проблему отправки войск в Россию, поэтому пришлось забежать слегка вперед. Вернемся в конец сентября 1917 года, чтобы понять, чем еще занимался Военный Комиссариат, какие дела проходили через руки Гумилева. Дурной пример заразителен, после Ля Куртин возникли проблемы в пока остававшемся спокойным и «лояльным» лагере Курно. В Отрядный Комитет лагеря 25-го сентября поступило уведомление от коменданта лагеря Курно⁴⁰⁵: «18 Округ. Лагерь Курно. №913. Полковник Финсагрив, Комендант лагеря Курно. Господину Генералу Командиру 1-й дивизии. Имею честь уведомить Вас, что я получил несколько рекламаций от землевладельцев, а также от промышленников, живущих в окрестностях лагеря, которые жалуются, что Ваши солдаты циркулируют во всех концах и во всякое время дня и ночи. Ломают банки для бензина, воруют фрукты, овощи, кур, яйца и вообще все, что им попадается, а также уничтожают бесполезно все то, что они не могут унести. Кроме того, делают более серьезные вещи, как, например, входят в дома, пугают женщин и детей, ломают двери, которые им не открывают и одним словом, ведут себя в стране друзей хуже, чем бы они вели себя в неприятельской стране. Я понимаю, что жители, быть может, это преувеличивают, но тем не менее в этих жалобах есть большая доля правды, и что продолжение подобного хулиганства может серьезно повлиять на мнение о русских войсках, которое, мы все так желаем, чтобы оно было на должной высоте. Покорнейше прошу вас принять все меры, чтобы мирные жители могли жить у себя в спокойствии и безопасности, как днем, так и ночью, чтобы они не рисковали плодами своих работ и ресурсами, которые необходимы для них и их семейств». На документ наложена весьма своеобразная резолюция: «Отрядный комитет с прискорбием публикует это письмо и надеется, что солдаты русского отряда, находящиеся в лагере Курно, сумеют поддержать (sic!) некоторых из своих товарищей, которые своим поведением позорят весь отряд». Сумели «поддержать»? Через Гумилева шла вся переписка с Отрядным Комитетом лагеря Курно, и 26 сентября он направил туда записку⁴⁰⁶«Прошу адресованные бумаги на имя Военного комиссара посылать: 59, rue Pierre Charron. Прапорщик Гумилев (подпись)».

Думаю, что в октябре и ноябре Раппу с Гумилевым приходилось бывать в этом лагере, возможно, и в других местах. По крайней мере, об этом говорят очередные запросы на получения пропусков для Раппа и Гумилева. В конце сентября на собственном бланке Гумилевым было подано прошение⁴⁰⁷: «Офицер для поручений при Комиссаре Временного Правительства и Исп. Комитета Совета Рабочих и Солдатских Депутатов при русских войсках во Франции. 59, rue Pierre Charron, Париж, 28 сентября 1917 г. №61. В Управление Военного Агента во Франции. Согласно распоряжения Комиссара прошу Вас ходатайствовать перед Французским Правительством о выдаче Комиссару и мне Sauf-conduit или Cartes rose (пропуск или водительские права) на все время войны. При сем прилагаю Sauf-Conduit, срок которому истек. Приложение: упомянутое. Прапорщик Гумилев (роспись)». В углу штемпель в квадратной рамке: «Военный Агент во Франции. Получено 16/29 сентября 1917 г. Вх. №3524. Отдел — Агент». Сразу же Военным Агентом было подано соответствующее прошение Военному Министру, аналогичное тем, о которых было рассказано выше. Документ на французском языке⁴⁰⁸ на все время ведения войны. Думаю, что пропуска эти были получены. Но по иронии судьбы как раз этими «бессрочными» пропусками как Раппу, так и Гумилеву пользоваться пришлось очень не долго. Вскоре отпала необходимость ездить в Русские бригады, так как они были расформированы, как и вся Русская миссия в Париже. Но в конце сентября никто этого предполагать еще не мог. Однако с поведением солдат в Курно они должны были разобраться.

Обнаруженные документы, относящиеся к службе Гумилева, носят самый различный характер. Так, 25 сентября он отчитывался в потраченных на командировку суммах и возвратил деньги. В приказе по Тыловому Управлению №34 от 12/25 сентября 1917 г. по части инспекторской указывается (в виде таблицы)⁴⁰⁹: «§12. ПРИХОД», и далее четыре колонки; 1) «Откуда получено» — Прапорщик Гумилев; 2) «Сумма» — 2000 франков; 3) «Какое назначение» — На погашение док. 230 и 288; 4) «Куда занести» — прочерк. Через несколько дней в приказе по Тыловому Управлению объявлено⁴¹⁰: «Приказ №37 от 1 октября 1917 г. , Париж. §10. По части интендантской. Выписать из сумм Главного Управления Генерального Штаба и выдать под расписку прапорщику Гумилеву 3130 фр. 05 сантимов полевые порционные и суточные по 1 октября согласно расчету. 316. Карханин». Гумилев впервые получил суточные, «считая таковые с 24-го июля с. г. (нов. ст. ), т. е. со времени фактического нахождения в распоряжении г. Комиссара». Все расчеты с Гумилевым за командировку в Ля Куртин были завершены.

Два любопытных документа приходятся на следующий день, 27 сентября 1917 года. Один из них говорит о характере отношения Раппа к ведению дел в подразделениях русского военного управления, и, в какой-то мере, о его непростом характере и о том, что работать с ним было не просто. Как известно из характера их взаимных отношений, Гумилев смог приспособиться к требуемому им режиму. Это важно знать, так как по многочисленным публикациям можно подумать, что, работая у Раппа, Гумилев не столько служил, сколько развлекался, ходил по театрам, друзьям, на свидания. В этот день Рапп подал докладную Занкевичу⁴¹¹«27 сентября 1917 г. №57. Вх. №919 15/28 сентября 1917 г. Представителю Временного Правительства при Французской армии во Франции Генерал-майору Занкевичу. Считаю своей обязанностью обратить Ваше внимание на порядок и время занятий в Тыловом Управлении. В то время как в других учреждениях (Заготовительная комиссия, Управление Военного Агента и Вашей Канцелярии) работа продолжается до 7 час. вечера, Тыловое Управление, открывая свои занятия в 9-10 ч. утра, прекращает их к 4 часам дня, с перерывом на завтрак. Мало того, с отменной аккуратностью оно празднует не только все воскресенья, но и все отмеченные календарем праздники. Такой своеобразный порядок в военное время, долженствующее вызывать максимум напряжения сил, является чрезвычайным соблазном в глазах русских военнослужащих и посмешищем в глазах французов. Одно из двух: либо это вредит ходу работ, либо штат служащих явно преувеличен, и в последнем случае я по долгу моих обязанностей должен обратить на это внимание Временного Правительства. Не откажите, Господин Генерал, уведомить меня о Вашем решении по этому вопросу и ваших распоряжениях. Е. Рапп». На документе проставлена резолюция Занкевича, от руки: «Требую от своих подчиненных не известного числа часов присутствия, а известной работы. Начальник отдела Тылового Управления не ограничивается работой в присутственной части, занимается по вечерам у себя на дому. Для Тылового Управления присутственные часы с 9 до 17 часов по будням, а в праздничные дни с 9 до 13 ч. 15. 9/28. 9 — Занкевич».

Но исключительно интересен для нас другой, поэтический «документ», исходящий от самого Гумилева. Причину его появления следует искать в том, что в Русской миссии во Франции постоянно шли реорганизации, переназначения офицеров, отправка некоторых из них в Салоники, в действующую армию. Из Салоник регулярно поступали письма о нехватке офицеров. Так в сентябре, пока Гумилев с Раппом были в лагере Ля Куртин, пришел очередной запрос из Петрограда, отношение начальника мобилизационного отдела ГУГШ полковника Саттерупа Военному агенту во Франции А. А. Игнатьеву об офицерах, командированных на Салоникский фронт⁴¹²: «Командующий второй особой дивизией телеграммами 942 и 985 сообщает, что командированные ГУГШ офицеры на пополнение дивизии задерживаются в пути без его согласия распоряжением военных агентов и Представителя во Франции. Генерал Тарабеев, указывая, что дивизия имеет некомплект в 131 офицера, просит всех офицеров, назначенных дивизию и задержанных пути, направить по назначению, так как из числа отправленных 32 офицера до сего времени не прибыли. Прошу телеграфировать, кто именно из офицеров, следовавших в Салоники, оставлен во Франции, так как в ГУГШ поступило ходатайство об оставлении Франции только одного прапорщика Гумилева. 369761 Саттеруп. 33020 Юдин. Верно, подполковник Благовещенский». Капитан Мещерский по поручению Военного агента ответил⁴¹³: «Из офицеров, отправляющихся в Салоники, мною были задержаны подпоручик Анников и Тимрот, о чем мною было извещено Главное управление Генерального штаба <...> В настоящее время означенные обер-офицеры отправлены к месту своего служения». Телеграмма №29⁴¹⁴ №1817 от 16/29 сентября 1917 г. свидетельствовала, что подпоручик Тимрот еще оставался в Париже, но был откомандирован в Тыловое Управление для отправки во 2-ю Особую дивизию. Не хватало в Салониках и простых солдат, о чем говорит телеграмма⁴¹⁵«Вх. 2062 от 2/15 октября 1917 г. Из Салоник (бета 421). Прошу копию передать Рюссариер. Дивизия имеет значительный не комплект. Получение укомплектования из России затруднительно и крайне не желательно, ибо вполне возможно получение разновременных превратно понятыми свободами элементов. Прошу сообщить, в какой мере могли бы быть привлечены к пополнению дивизии интернированные во Францию уроженцы Боки-Которской и прочие представители Славянских народностей, находящихся во Франции и могущих быть применены во вторую Особую дивизию добровольцами. В случае осуществимости желательно возможно скорое получение хотя бы первой партии. Полагаю, что одним из соблазнительных данных являются высокие оклады жалованья наших солдат. 57 франков рядовой и 85 — франков унтер-офицер. Прошу ответ. Начдив 2-й Особой Полковник Доршпрунг. 1397 Артамонов».

«Звено»⁴¹⁶. Парчевский пишет: "Февральская революция застала Н. Гумилева в Париже в качестве прапорщика Гусарского Александрийского полка, входившего в состав отправленных русским командованием во Францию для операций на Западном фронте военных частей. Летом 1917 года Гумилев был назначен офицером для поручений при комиссаре русского корпуса во Франции. С осени началось разложение русских частей во Франции, и было решено их расформировать. К этому периоду относится первое письмо из любезно предоставленных нам полковником Б. стихотворных посланий покойного поэта к своему ближайшему начальнику, г-ну Б. Послание представляет собой рапорт, написанный на бланке с обозначением: «Офицер для поручений при комиссаре, прапорщик 5-го Гусарского Александрийского полка Гумилев. 14/27 сентября 1917. Париж».

За службу верную мою

Пред родиной и комиссаром

Судьба грозит мне, не таю,

Должна комиссия решить,

Что ждет меня — восторг иль горе:

В какой мне подобает быть

Из трех фатальных категорий.

— значит суждено:

Я кров приветный сей покину

И перееду в Camp Courneau

Или в мятежную Куртину.

А во второй — я к Вам приду

— Пустите в ход свое влиянье:

Я в авиации найду

Меня достойное призванье.

Мне будет сладко в вышине,

Там воздух чище и морозней,

Контрреволюционных козней.

Но если б рок меня хранил

И оказался бы я в третьей,

То я останусь, где я был,

Во всех публикациях сказано, что этот шуточный рапорт Гумилев подал Раппу. Однако Парчевский называет другое имя — полковника Б. Безусловно, рапорт был подан полковнику Бобрикову, исполнявшему в Париже обязанности Представителя Временного Правительства при Французской Главной Квартире. Именно Бобриков ведал назначением русских офицеров в различные французские воинские подразделения, в том числе и в авиационные школы. Выше он упоминался в связи с объездом русских лагерей в июле, совместно с Раппом и Сватиковым. Напомним о том, что и первоначальное назначение Гумилева в распоряжение генерала Занкевича от 23 июля было подписано Бобриковым. Бобриков, совместно с Занкевичем, Раппом и Беляевым, руководил подавлением восстания в Ля Куртин. Об этом много пишут в своих книгах Лисовенко и Малиновский, естественно, в уничижительном тоне, издеваясь над тем, что Бобриков 5 сентября 1917 года был принят французским президентом Пуанкаре в Елисейском дворце, где президент вручил ему орден «Почетного легиона». Тональность приведенного стихотворного рапорта и, в особенности следующего, поданного в начале 1918 года, говорит о том, что между ними сложились приятельские отношения. Хотя, в данном случае, «рок хранил» Гумилева, и его оставили при Военном Комиссаре Раппе, слава Богу, Бобриков стихи эти не порвал.

Между тем «атаки» на Гумилева не прекратились и в начале октября, когда из Петрограда была получена очередная директива⁴¹⁷: «Вх. №1986. 23 сент. /6 окт. 1917 г. Из Петрограда (клером). Находящегося во Франции штабс-капитана Кикинадзе прошу безотлагательно отправить к месту назначения; также оставление Прапорщика Гумилева в распоряжении комиссара РАППА Мобилизационный Отдел признает нежелательным и вновь просит о скорейшем направлении всех следующих в Особые дивизии в свои части. 40154 Муассер». На документе резолюция: «Копию Комиссару Раппу. 8/25 Пор<учик> Степанов». Точка с назначением Гумилева окончательно была поставлена только 20 октября, меньше чем за три недели до того, как в столице империи грянул гром⁴¹⁸: «№1390. 7/20 октября 1917 г. Генералу Занкевичу, копию комиссару Раппу от начальника политического Управления Военного министерства Шер (клером). Отправлено 7/20 X 1917. Получено 13/25 X 1917. 489, 841, 1076. Прапорщика Гумилева утверждаю <в> должности офицера для поручений при Комиссаре. Штат комиссариата русских войск во Франции включен в общий штат армейских комиссариатов, который в скором времени будет утвержден. Согласно этого штата Комиссару положено содержание в размере 9000 руб. в год из полкового оклада. Прошу Вашего распоряжения удовлетворять Комиссара Раппа содержанием со дня его назначения на должность Комиссара 1390. Начальник отделения Военного министерства Шер. Верно: князь Кочубей». На телеграмме резолюции : «Копии посл<аны> №1. Канцелярия. Копии: 1) Начальнику Тылового управления; 2) Комиссару; 3) Военному министру. 3<анкевич>». Больше вопрос о назначении Гумилева из Петрограда не поднимался. Но еще до конца года пришлось решать проблемы иного рода — что делать с офицерами из распадающейся Русской миссии.

— новые текущие вопросы, которые надо решать. 29 сентября объявлен приказ по Русским войскам №86⁴¹⁹: «<...> §2. Для рассмотрения поступающих ко мне претензий по убыткам, понесенным французскими учреждениями и частными жителями при усмирении волнения в Ля Куртин, назначаю комиссию в составе: председателя — комиссара Временного Правительства Г-на Раппа и членов — полковника Салмина, подполковника Симинского и штабс-капитана Федорова. Занкевич». Убытки были значительными, и в эту бухгалтерию пришлось вникать офицеру для поручений Николаю Гумилеву. В течение октября в Отрядном Комитете лагеря Курно неоднократно рассматривались вопросы, связанные с событиями в Ля Куртин. Так, в докладе Отрядного съезда⁴²⁰ 2 октября были проанализированы причины, приведшие к сентябрьским событиям. Главной причиной было названо, как и говорилось выше, неудачное формирование бригад: «соединение бригад привело к конфликтам, главным смутьяном был 1-й полк». Был сделан неожиданный вывод — меры по вооруженному подавлению мятежа было приняты слишком поздно, и виновниками в этом были названы Занкевич и Рапп. В заключение доклада было сказано, что в отряде «накапливается брожение за возврат в Россию». В дальнейшем расхождения между Военным Комиссаром и Отрядным Комитетом 3-й бригады в лагере Курно все расширялись.

6 октября Отрядный Комитет направил Раппу запрос в связи с посланным 11 августа секретным, приведенным выше письмом №313 о провокационной роли Игнатьева, так как его не устроил полученный от Военного комиссара ответ. В письме, в частности, сказано⁴²¹: «Письмо от 23 сентября 1917 г. (ст. ст. ) (). №329. На отношение Ваше от 25-го сентября с. г. за №49, Отрядный Комитет имеет сообщить нижеследующее: 1) Данные, легшие в основу секретного отношения Комитета за №313, обсуждены при закрытых дверях, а потому, значит, широкому оглашению или распространению они не подвергались. 2) Не посягая на Ваше отношение к Временному Правительству и Совету Рабочих и Крестьянских Депутатов, Комитет полагал, что природа вещей диктует ему необходимость координировать свои действия с Военным Комиссаром. <...> Отрядный Комитет Русских войск во Франции доводит до Вашего сведения, Г-н Комиссар, о том, что, не слагая с себя ответственности за грядущие события, Отрядный Комитет, тем не менее, в будущем своем ответе перед Русской Государственной Властью не скрывает коренных расхождений, которые существуют между Вами, Г-н Комиссар, и Русским Отрядом во Франции. Председатель Джинория». Уже через два дня, 8 октября последовал ответ Раппа⁴²²: «№49. 25 сентября 1917 г. (ст. ст. ) (ответ на послание от 23. 9/6. 10 1917 г. за №329). Председателю Отрядного Комитета Русских войск во Франции Прапорщику Джинория. 23 сент. 1917. Вх. №228. Мною получена среди других „секретных“ бумага Отрядного Комитета №313. По этому поводу считаю нужным обратить Ваше внимание на следующее: 1) Комиссар, назначенный Временным Правительством и Советом Рабочих и Солдатских Депутатов, обязан отчитываться только перед учреждениями, которым вместе с тем и предоставлено право запроса. 2) Обращаясь к существу дела и не говоря уже о том, что оно весьма далеко выходя за пределы компетенций Отрядного Комитета и составляя одну из главных и доверительных задач Комиссара, нельзя не признать, что по самой природе своей оно является чрезвычайно доверительным и секретным, и уже, конечно, не подлежит широкому оглашению и обсуждению. 3) Упоминание определенных лиц в постановлении, документе широко распространяющемся, является не только неосторожностью, но, несомненно, может повредить и целям, которые преследует Отрядный Комитет. Е. Рапп». С 15-го по 19-е октября в Курно состоялся Отрядный Съезд⁴²³, на котором присутствовал Рапп, произнесший на его открытии пламенную речь революционера-ветерана, в которой, в частности, сказал⁴²⁴: «<...> Есть недостатки. С деловой точки зрения комитет обвиняют в многословии при малом деле. Многословие понятно. Веками Россия молчала, получив право говорить, заговорила много и получилось преувеличение. Это проходящее. Потребность выговориться пройдет и повсюду пойдет работа. Возражают еще, что комитеты по принципу стали в оппозицию власти и власти новой — Революционной. Это так, но зла здесь нет. Правда оппозиция, после бездействия мысли при старом режиме, заходит далеко, но это преходяще. Непременное условие парламента — это оппозиция, и в Англии она, например, почетна. Безусловно, не надо увлекаться оппозицией как принципом, нужно ее совместить с реальной работой. Значение организации как сейчас, так и в будущем громадно. Организация — это школа для будущих граждан. Война кончится — Россия — никогда; за войну солдатские массы приучатся к самосознанию, и потом организациями пренебрегать нельзя, а нужно их, безусловно, поддерживать. Я как старый революционер, уже сдающийся, быть может, в архив, приветствую Вас, молодых, как новое свободное и яркое солнце нашей свободной страны и свободной армии!» 16 октября на съезде было оглашено письмо Раппа⁴²⁵ резолюция: «Комиссар Рапп шел в корне врозь всегда с Отрядом и Отрядным Комитетом. Отрядный Комитет как орган никогда не имел поддержки у Комиссара, и Отрядный Комитет пришел к заключению, что Е. И. Рапп не отвечает своему назначению, он не знает жизни своего Отряда. Не знает этой жизни и генерал Занкевич, и в нашем развале есть доля их вины».

Любопытный, хотя несколько уводящий нас в сторону документ прошел через канцелярию Комиссариата 12 октября 1917 года⁴²⁶: «Вх. 2042 от 29. 9/12. 10 1917. Из Понтерлье (шифром). 26 сентября (ст. ст. ) отбыл из Парижа для следования в Россию бежавший из Германского плена Подпоручик Гвардии Семеновского полка ТУХАЧЕВСКИЙ. Кроме купленных здесь необходимых вещей означенному офицеру выдано пособие в размере 600 франков. 986 Голован»⁴²⁷. Так что не исключена встреча Николая Гумилева и с будущим Маршалом, закончившим свою жизнь так же, как и наш герой.

Однако не весь октябрь Гумилев был постоянно при Раппе. Как и ранее в России его несколько раз временно освобождали от прохождения службы по состоянию здоровья, и он попадал в госпитали, так и здесь, в Париже, в начале октября он вынужден был обратиться к местному медицинскому персоналу. В приказе по Тыловому управлению русских войск во Франции. №38 было объявлено⁴²⁸"5 октября 1917 г. г. Париж. По части инспекторской. <...> §3. Объявляю при сем копию акта за №982 врачебно-эвакуационной комиссии о результатах медицинского освидетельствования поименованных в этом акте воинских чинов. Акт №982. Врачебно-эвакуационная комиссия в заседании 19 сентября/2 октября 1917 г. в помещении Тылового Управления постановила: 1) Офицер для поручений при комиссаре Временного Правительства при русских войсках во Франции прапорщик Гумилев должен представить анализ мочи; 2) <...> Подписано с приложением казенной печати 19 сентября. Председатель врачебно-эвакуационной комиссии доктор медицины А. Рубакин, члены доктора Ландау, Ярковский. Гумилев исполнил это «приказание», и в результате 14 октября последовало продолжение⁴²⁹: «Приказ №42 от 1/14 октября 1917. Париж. <...> §2. Объявляю при сем акт №1033 врачебно-эвакуационной комиссии о результате медицинского освидетельствования поименованных в этом акте воинских чинов. Акт №1033. Врачебно-эвакуационная комиссия на заседании 26 сентября/9 октября 1917 г. в помещении Тылового Управления русских войск во Франции постановила: 1) Офицер для поручений при комиссаре Временного Правительства прапорщик Гумилев направляется в госпиталь Мишле для исследования. <...> Подписан 26 сентября 1917 г. (9 октября). Подписали: Председатель комиссии доктор медицины Э. Ландау, члены: доктора Я. Ярковский, Д. Клейман и депутат с военной стороны подпоручик Перников». Госпиталь Мишле располагался в парижском предместье Ванв (Vanves). Здесь сейчас располагается лечебница Seguin Michèle, 18, Place de la République, Vanves. Рядом, на площади, стоит старинная церковь Сен-Реми (Eglise Saint-Rémy).

.

На этот раз Гумилев задержался в госпитале ненадолго, и уже 26 октября был объявлен приказ⁴³⁰: «Приказ №47. 26 октября 1917 г. <...> §2. Объявляю при сем копию акта за №1122. Акт №1122. Врачебно-эвакуационная комиссия на заседании 10/23 октября 1917 г. в помещении Тылового Управления русских войск во Франции постановила: <...> 4) Офицер для поручений при комиссаре Временного Правительства прапорщик Гумилев признан к строевой службе годным». И уже следующим днем, 24-го октября, датирован автограф Гумилева в канцелярии Раппа. Это ответ на полученную из Петрограда 15 октября телеграмму⁴³¹«Вх. №1096, №88051. Генералу Занкевича от Юдина. Отпр. 29. 9/12. 10 — 11 ч. 30 м. Получ. 2/15. 10 — 10 ч. Для комиссара Раппа. Телеграмма №74 не могла быть расшифрована ни в шифровальном отделе ГУГШ, ни в Ставке, ни в Министерстве Иностранных Дел. Благоволите шифровать ее ключом, имеющимся в Огенкваре. Потапов». В написанном Гумилевым тексте ответной телеграммы сказано⁴³²«Petrograde Ministre-Président Kerenski. Телеграмму №99 зашифровываю ключом №5, полученным мною от комиссара Сватикова и находящимся в Министерстве Юстиции и Внутренних Дел. 1319. Военный Комиссар Рапп. 24 октября». Так что, работая у Раппа, Гумилев ознакомился и с работой шифровальщика, это необходимо будет вспомнить, когда Гумилев в январе 1918 года окажется в Англии и будет несколько месяцев работать в Шифровальном отделе Русской военной миссии в Лондоне.

О «культурной» стороне жизни Гумилева этого периода известно очень мало, однако из публикации письма антиквара Туссана (Toussaint) Михаилу Ларионову от 25 октября 1917 года видно, что его увлечение восточной живописью не иссякло, и коллекция продолжала пополняться⁴³³: «Я хотел бы сообщить, для Вашего друга, прапорщика Гумилева, что я готов ему показать несколько новых китайских полотен. Если Вы в данный момент свободны, заезжайте с ним». К сожалению, ничего неизвестно о судьбе гумилевской коллекции. В этой же публикации приводится письмо вдовы Ларионова из архива Струве: «О картинах, книгах и т. д. , оставленных Гумилевым, я ничего не знаю. Мне говорили, что он собирал коллекцию эротического характера. Если таковые или другие были переданы Ми<хаилу> Фед<оровичу>, они находились, вероятно, в ателье, которое мне пришлось в срочном порядке освободить. Я <...> спасала лишь вещи Ларионова и Гончаровой».

29 октября Гумилев самостоятельно подготовил документ, явно связанный с его пребыванием в госпитале — это его заявление на собственном бланке дивизионному интенданту 1-й Особой пехотной дивизии⁴³⁴«Офицер для поручений при Комиссаре Временного Правительства. Париж. 16/29 октября 1917 г. №105. Дивизионному интенданту 1-й Особой пехотной дивизии. Больные солдаты госпиталя №45 Hôtel Dieu в 1^t Malo имеют большую нужду в сахаре, который им выдается в недостаточном количестве. Поэтому Военный Комиссар поручил мне просить Вас отправить на имя доктора этого лазарета M-lle Goldberg (мадмуазель Гольдберг) посылку в 30 кило сахара для раздачи его солдатам. Прапорщик Гумилев (». На бланке, в правом верхнем углу — печать управления дивизионного интенданта: «Управление Дивизионного Интенданта 1-й Особой пехотной дивизии. Получено 21 октября/3 ноября 1917 г. Вх. №3216». Помета: «К делу». На обороте: «Начальнику Тылового Управления Русских войск во Франции. На зависящее распоряжение. И. д. Дивизионного Интенданта 1-й Особой пехотной дивизии Подполковник (подпись неразборчива). Делопроизводитель (). 24 окт. /6 ноября 1917 г. №4397». Здесь же резолюция: ". Донести, сколько сахару получают наши больные, сколько французские. 9. 11 (). Рядом квадратная печать: «Тыловое Управление Русских войск во Франции. Получено 12/11 — 1917. Вх. №4449. Отд. хоз. 1107». Недостаток сахара Гумилев, видимо, почувствовал в госпитале на себе самом. Известно, что сладкое, сладкий чай он очень любил. Ирина Одоевцева вспоминала⁴³⁵: «Гумилев очень любил сладкое. Он мог „ликвидировать“ полфунта изюма или банку меда за один вечер, весь месячный академический паек. <...> — Самовар! — блаженно вздыхает он. — <...> С детства люблю глядеться в него — так чудовищно и волшебно. <...> — С детства страстно люблю чай. Горячий. Сладкий пресладкий. И еще с вареньем. Он накладывает себе в чашку варенья, сухарики хрустят на его зубах. Он жмурится от удовольствия...»

⁴³⁶ «Двести восемьдесят четыре франка получил прапорщик Гумилев, октябрь 1917». В августовской ведомости Рапп не значился. Но приказом по русским войскам №117 от 2 ноября 1917 г. было объявлено⁴³⁷: «<...> §6. В дополнение приказа моего от 11 июля с. г. №29 Комиссара Временного Правительства Г-на Раппа зачислить на денежное довольствие при Тыловом Управлении, считая оклад такового 750 руб. в месяц. Основание: Телеграмма начальника Политического Отдела Военного Министерства вх. №1390/1212. Занкевич». Поэтому уже в этой ведомости появилась запись: "Комиссару Врем. Прав. Г. Раппу — Жалованья из оклада 750 руб. в месяц с 11 июля по 1 ноября (приказом по русским войскам №29), всего 2750 руб. " В ведомости есть его автограф — «Семь тысяч триста тридцать три франка 30 сантимов получил, Е. Рапп». Как и в прошлый раз у Гумилева почти наименьшее жалованье, меньше только, 32 рубля в месяц, у переводчика Лазарева и журналиста Ляшенко, но им в отличие от Гумилева, полагались значительно превышающие основное жалованье «столовые» и «на представительство». (У Гумилева, без надбавок, было — 61 рубль в месяц; но ему полагались еще и суточные — по 30 франков в день).

«нормального» месяца 1917-го года сохранилось еще два автографа Гумилева (хотя сами автографы были проставлены позже, 31-го октября документы были только написаны). Они касаются разборки отрядных дел. Выше было приведено несколько документов, говорящих о расхождении Раппа с Отрядным Комитетом ранее «лояльного» отряда в лагере Курно, составленного из 5-го и 6-го Особых пехотных полков. Но не все было столь однозначно, как ни странно (а скорее, это вполне естественно), после «горячего Куртинского душа» уважением к Раппу прониклись солдаты мятежного 1-го Особого пехотного полка, также размещенные в лагере Курно. Уважение это, правда, было проявлено своеобразным способом. В канцелярию Раппа, а точнее, непосредственно Гумилеву, одновременно поступило два доноса. Вот эти документы с автографом Гумилева. Отношение солдат сводной роты 1-го Особого пехотного полка Военному комиссару Временного правительства Е. И. Раппу⁴³⁸: «Солдаты Сводной роты 1-го Особого пехотного полка Лагеря Курно. 31 октября 1917. Получено 17. 11. 1917. №104. Г-ну Комиссару Временного правительства Евгению Раппу. Желая быть преданным Вам, г-н Комиссар, как представителю русской демократии, верному революции России, мы, солдаты 1-й сводной роты 1-го полка, доносим, что наш ротный к<оманди>-р штабс-капитан Маслов, с целью подорвать Ваш авторитет, внося смуту в солдатах, открыто обозвал Вас и Ген<ерала> Занкевича „Сволочами“. Считая это недопустимым, просим Вас г. Комиссар самыми суровыми мерами внушить последним, что безвозвратно прошло время глумления над представителями Русской демократии. Солдаты 1-й сводной роты 1-го полка». На документе резолюция: «С подлинным верно: Офицер для поручений при В<оенном> комиссаре Вр<еменного> правительства. Прапорщик Гумилев (подпись)». Аналогичен и второй документ⁴³⁹: «Ротный комитет 1-й Сводной роты 1-го полка Лагеря Курно. Октябрь 1917. Получено 17. 11. 1917. №105. Господину Комиссару Временного правительства Евгению Раппу. Доводим до Вашего сведения господин Комиссар, что на общем собрании 1-го Особого полка от 7-го (20-го) Сентября 1917 г. в своей речи мл. унтер-офицер 1-й сводной пулеметной роты 1-го полка Василий Николаевич Кольчугин, бывший член отрядного комитета, говорил следующее: „Господа, выбирайте добросовестных солдат в отрядный комитет, т. к. предстоит важная и сложная работа. Доверять Комиссару Временного Правительства нельзя. Я открыто заявляю, что комиссар Рапп ярый большевик и ленинец“. Капитан Троицкий спросил его, что это так ли. Кольчугин ответил, „что я раз говорю, так значит это так“. Из №94 газеты Р. С. Г. „Русский солдат-гражданин во Франции“ П. Валов. Члены С. Буланов. Секретарь С. П. Вишняков». На документе та же резолюция: «С подлинным верно: Офицер для поручений при В<оенном> комиссаре Вр<еменного> правительства. Прапорщик Гумилев (подпись)». Рапп откликнулся на эти обращения письмом⁴⁴⁰: «Спасибо Вам и военным товарищам за Ваше доверие, без которого мне было бы затруднительно защищать ваши интересы и свободную Россию. От должности я еще не отказался и не могу этого сделать в такую тяжелую минуту. Но действительно ко мне приезжала делегация Отрядного комитета и заявила мне, что отряд мне не верит и что мне придется отказаться. Но сделать этого я не могу, так как я поставлен от Временного Народного Правительства, а оно теперь переживает тяжелые времена и ему каждый должен помогать. <...> Если действительно солдаты не верят, то, конечно, когда затруднения правительства пройдут, то я попрошу, чтобы оно уволило меня. А вам еще раз спасибо». Письмо это было написано 6/19 ноября, уже тогда, когда просить было некого, так как «заявления» от солдат были получены, можно сказать, в другую историческую эпоху, и вряд ли Рапп стал с ними разбираться, они просто были подшиты к «делу» и в таком виде дошли до нас. Перед Русской миссией вскоре встала неразрешимая проблема: какую страну, какую Россию она представляет.

В октябре в Петрограде тоже начинали догадываться о том, что излишняя «демократизация армии» может выйти боком. Любопытна полученная Занкевичем телеграмма из Петрограда от генерала Дитерихса⁴⁴¹⁴⁴²: «Телеграмма от Генерала Дитерихса Занкевичу. Вх. №1180 (исх. №7339). Отпр. 9/22 октября. Получ. 11/24 октября 1917 г. О мероприятиях по поднятию боеспособности армии.

— убрать партийную (любую) агитацию в войсках; подготовить выборы в Учредительное Собрание (под руководством комиссаров); приказано подчиняться начальству, как представителям правительственной власти; отдавать честь. Новое положение о комиссарах и комитетах — служат лишь для того, чтобы следить за войсковой дисциплиной. 4) Поднять тактическую подготовку войск. 5) Подготовить укомплектование. 6) Обеспечить продовольствие и транспорт. 7) Материальное положение. Срок выполнения — к 1 мая 1918 г. Передать, в том числе, всем Военным Комиссарам». Меры эти явно запоздали. И хотя телеграмма до Раппа дошла, реализовать «мероприятия по поднятию боеспособности армии» было уже невозможно, как во Франции, так и в России.

Обзорные документы этого периода не внушали особого беспокойства⁴⁴³ на Рижском фронте, что вызвало волнение среди союзников. Но больше всего пугало продолжившееся в ноябре брожение в войсках. 5 ноября Занкевич подал Раппу записку⁴⁴⁴: «23. 10/5. 11 1917. №1466. Военному комиссару. На основании телеграммы №77184/2229 прошу Вас собрать под Вашим председательством комиссию из членов: генерал-майора Никоненко, одного представителя от Тылового Управления и представителя от Военного Агента для строгого согласования деятельности и устава Комитета Русских Военнослужащих г. Парижа с требованиями приказа №213. Генерал-майор Занкевич». Имеется в виду приказ №213 по Армии и флоту «О комитетах и дисциплинарных судах» от 27 апреля 1917 года, о котором упоминал и Гумилев в отчете о Куртинском восстании. Предполагаю, что Занкевич собирался ознакомить собравшихся с директивами, полученными от Дитерихса, так как опасался деятельности вновь созданного Комитета Русских Военнослужащих г. Парижа, первое общее собрание которого, как было сказано выше, состоялось 3 ноября.

Последний документ, вышедший из канцелярии Раппа до событий в России, — направленное Военному Агенту Игнатьеву ходатайство о прикомандировании к нему лейтенанта французской службы В. Я. Мартынова⁴⁴⁵«... В настоящее время лейтенант Мартынов прикомандирован Вами к редакции Солдатской газеты, где он занят лишь до полудня. <...> При наличности лично моей канцелярии (один и один писарь) я лишен фактической возможности выполнять как следует многосложную работу, которой я завален по моей должности. Спрошенный мной лейтенант Мартынов выразил свое согласие и готовность быть отданным в мое распоряжение. Е. Рапп». Игнатьев расписался в получении этого документа — 25 октября/7 ноября 1917 года. Учитывая сложившиеся отношения между Раппом и Игнатьевым, последний отказал комиссару в его просьбе, так как вскоре Владимир Мартынов, подпоручик 10-й группы 81-го полка тяжелой артиллерии французской армии, политический эмигрант с 1907 года (предполагаю, старый приятель Раппа по эмиграции), был назначен переводчиком в русскую армию⁴⁴⁶ жизнь в России — со стороны. Ниже я приведу ряд документов, показывающих как, в каком виде доходила до Парижа информация об октябрьском перевороте, и как на нее реагировали оторванные от Родины соотечественники. Одним из них был Николай Гумилев.