В последних числах февраля 1909 года М. Волошин послал письмо своей близкой знакомой по Коктебелю учительнице Александре Иосифовне Орловой (урожд. Бедункевич)1. Александра Иосифовна давно дружила с матерью Волошина, а в Максимилиана Александровича была долгое время влюблена. Убедившись в бесперспективности своего чувства, она вышла замуж вторично за Константина Ивановича Лукьянчикова, чего не принял во внимание Волошин, продолжая обращаться в письмах к ней к ней свободно — как к своей доброй подруге. Упомянутое письмо к Орловой до нас не дошло, но нетрудно себе представить ту разницу между принятыми в то время нормами обращения к замужней женщине и тоном дружеских писем Волошина своим знакомым. Эта свобода обращения в конце концов взбесила ревнивого мужа, и он решил любой ценой прекратить всякие отношения между своей женой и семейством Волошиных. 7 марта 1909 года он направляет две открытки — Волошину и его матери, жившим тогда в Петербурге на Глазовской улице (сейчас — улица Константина Заслонова):
Глазовская, д.15, кв.16. Максимилиану Волошину.
Милостивый Государь!
Прошу подобных писем не присылать моей жене, с огнем опасно шутить, можете обжечься.
Известный Вам К. Лукьянчиков.
Письмо Ваше в моих руках.
Составляйте собственную <жизнь>, а не вмешивайтесь в чужую!2
Вторая открытка была еще короче:
Глазовская, д.15, кв.18.
Милостивая государыня!
Елена Оттобальдовна, прошу прекратить посещения моей семьи и посоветовать Вашему сыну (как мать) не посылать писем чужой жене с гнусными предложениями.
Известный К. Лукьянчиков3.
Волошин пришел в сильнейшее негодование. Открытки Лукьянчикова, по всем представлениям, были ничем иным, как серьезнейшими оскорблениями. Поэтому нужно было готовиться ко всему, включая дуэль. Волошин не медлил ни минуты. Нужно было выбрать двух человек — самых доверенных, самых близких, которым можно было бы рассказать о происшедшем и которых можно было бы пригласить в секунданты. Этими людьми оказались для Волошина его близкий друг Алексей Толстой (который впоследствии стал его секундантом в ноябре 1909 года) — и... Николай Гумилёв.
Вот письмо, адресованное Волошиным 10 марта Гумилёву и Толстому (надо сказать, что А.Толстой в то время жил на той же Глазовской улице):
Николай Степанович и Алексей Николаевич!
Я прошу у вас дружеской услуги: отправиться от моего имени к г-ну Лукьянчикову (Константину Ивановичу) и под угрозой поединка потребовать у него трех действий:
1) Немедленно поехать извиниться перед моей матерью за неподобающую грубость, которорую он позволил себе по отношению к ней в прилагаемом открытом письме.
2) Не вмешиваться в личные отношения Александры Иосифовны Орловой с ее старыми друзьями — моей матерью и мною.
<В> переговорах с г-ном Лукьянчиковым прошу вас иметь в виду, что самое важное для меня — это исполнение этих требований, а вовсе не поединок, т.е. личных отношений к нему у меня нет и крови его я вовсе не жажду. Дуэль является для меня здесь лишь прискорбной неизбежностью.
В случае же его отказа от дуэли прошу Вас прибегнуть к угрозе оскорбления действием с моей стороны только в крайнем случае, т<ак> к<ак> должен заранее предупредить вас, что исполнять ее я вовсе не собираюсь.
С доверием вручаю вам защиту моих интересов.
Максимилиан Волошин.
Вторник, 10 марта.
2 часа дня4.
Это письмо интересно многими вещами. Во-первых, сам факт, что Волошин пригласил Гумилёва в секунданты, говорит о чрезвычайно доверительном характере их отношений. Во-вторых, становится ясным, что распространенная схема — нанесение оскорбления действием как средство заставить противника выйти на дуэль была весьма актуальной для Волошина и рассматривалось им как вполне реальная угроза. Таким образом, получается, что Гумилёв от самого Волошина получил в марте 1909 года «программу действий», которая была с некоторыми коррективами применена к нему самому в ноябре. В-третьих, письмо демонстрирует тот крайний душевный разлад, который возник у Волошина в связи с глубоким противоречием между его собственными убеждениями («легче быть убитым, чем убить») и требованиями чести. И, наконец, становится ясным, каков был подтекст Гумилёвских попыток учить Волошина, как следует вызывать на дуэль — летом 1909 года.
Днем раньше Волошин отправляет к Орловой А. Толстого — с просьбой передать ей лично в руки следующее письмо:
Милая Орлишка,
В ответ на мое письмо к тебе я получил неожиданно дерзкую записку от Константина Ивановича Лукьянчикова, в которой он мне сообщает, что перехватил мое письмо, написанное исключительно для тебя.
Предполагая, что письмо мое так и осталось тебе неизвестным, я пользуюсь любезностью моих друзей, которые должны передать это письмо лично из рук в руки.
Я хочу тебе сказать и подтвердить, что я тебе остаюсь верным другом, что ты можешь рассчитывать на какую угодно помощь с моей стороны и что я прошу у тебя позволения помочь тебе выйти из той тяжелой обстановки, что замкнулась вкруг тебя.
Так как ввиду неожиданных осложнений с Константином Ивановичем я не могу прийти к тебе, не рискуя тебя подвергнуть всей неприятности скандалов и криков, то очень прошу тебя зайти к нам или назначить место для нашего свидания.
О часе и дне передай, пожалуйста, устно теперь же моему другу графу Алексею Николаевичу Толстому, который вручит тебе это письмо.
До свиданья. Крепко тебя целую и верю, что мне удастся освободить тебя от этого кошмара.
Максимилиан Волошин»5.
Однако не успел Волошин отправить это письмо, как пришло другое — адресованное его матери от Орловой. Александра Иосифовна Орлова оказалась в тяжелейшем положении — между мужем и близкими друзьями. Она услышала переговоры А. Толстого с Лукьянчиковым — и ее немедленно отправленное письмо к Елене Оттобальдовне представляло собой истерическую смесь просьб о прощении — как для нее, так и для ее мужа, мольбы сделать все, чтобы не допустить дуэли, так как она знает, что условия Волошина для ее мужа неприемлемы и он на них не пойдет, намеки на свое измученное психическое состояние, мысли о самоубийстве. В любом случае, становилось ясно, что в заступничестве Волошина она явно не нуждается, хотя ситуация ее крайне тяготила. Елена Оттобальдовна, получившая это письмо 11 марта, ответила спокойно:
Орлинка, милый, мне прощать К. М. нечего, но он своими открытками ко мне и Максу сам вызывает на какую-нибудь расправу: бить или стреляться. Ему ведь только стоит извиниться, согласиться на условия Макса — и дело уладится миром. Вообще, я теперь не могу ничего предотвратить. — О тебе говорю: скажи нам только слово, и ты опять будешь свободным, уважающим себя человеком. Твой Эскимос6.
В тот же день, 11 марта, мать сообщила Волошину о письме Орловой. Волошин оказался в очень неприятной ситуации: ведь он объяснял друзьям, что причина его возмущения то, что муж его знакомой действует против ее воли, перехватывает его адресованные ей письма и мешает их нормальному общению, посылая оскорбительные открытки. Теперь становилось ясно, что в этом деле Орлова (как и следовало ожидать), несмотря на всю давнюю дружбу с Волошиными, встала в итоге на сторону мужа — и повод для ее защиты мгновенно испарился. Нужно было искать выход из ложного положения, и Волошин тогда же, 11 марта, немедленно пишет новое письмо Толстому и Гумилёву с объяснением:
За этот день случились новые обстоятельства, изменяющие мои требования к К. И. Лукьянчикову.
Моя мать получила от Александры Иосифовны Орловой, которой г-н Лукьянчиков сообщил о предполагаемой дуэли, письмо, в котором она просит нас — меня и мать мою — пощадить ее и не вмешиваться в ее жизнь.
Поэтому требование мое о невмешательстве г-на Лукьянчикова в отношения моей матери и мои к А. И. Орловой теряет смысл.
Мать же моя, со своей стороны, заявляет, что оскорбленной г-ном Лукьянчиковым она себя не считает и извинений его ей не надо.
Письмо же мое к А. И. Орловой, перехваченное г-ном Лукьянчиковым, как сообщает А. И. Орлова, уже уничтожено.
Таким образом, все три мною поставленные требования падают сами собой, и так как никаких личных отношений у меня к г-ну Лукьянчикову нет, то я считаю это дело для себя поконченным.
В том же случае, если сам г-н Лукьянчиков считает себя оскорбленным мною, то прошу Вас передать его секундантам, что я всегда к его услугам, а также прочесть им данное письмо.
Максимилиан Волошин»7.
Через некоторое время переписка Орловой-Бедункевич с Волошиными возобновилась. Интересно ее письмо 1914 года к Елене Оттобальдовне, в котором она признается, что вся история марта 1909 года не добавила ей счастья:
все сломать, разрушить, бросить тебя. Ты простишь мне это, потому что мое чувство к Максу было сильнее, чем я этого хотела, хотелось забыться, уйти от него, больше от себя. Ведь эта история — старое, далекое прошлое. Я только теперь понимаю, что это ошибка, могу посоветовать каждому, кто будет любить так сильно и безнадежно, чтобы к таким мерам никогда не прибегать, они достичь этой цели не могут. Живу я довольно-таки презабавно, и до сих пор К<онстантин> Ив<анович> спокойно не может слышать о Максе, им овладевает состояние какого-то бешенства, хотя ревнует он меня к каждому хоть сколько-нибудь интересному человеку. А мне как назло <...> случается-таки видеть около себя и хороших, и милых людей. <...>
...Я очень плохая жена. Живу совершенно собственной жизнью, никогда не интересуюсь делами существа, привыкшего ко мне, полюбившего какой-то странной любовью для себя8.
Письменное общение Орловой с Максимилианом и Еленой Оттобальдовной восстановилось — конечно, втайне от ее мужа, — и практически вернулось к той степени теплоты и доверия, которая была до марта 1909 года. «...У меня с Орлишкой теперь идет регулярная переписка»9, — сообщает Волошин матери в феврале 1914 года.
Примечания
2) РО ИРЛИ. Ф.562. Волошин М. А. Оп.3. № 795. Л.1-1об.
3) РО ИРЛИ. Ф.562. Волошин М. А. Оп.5. № 314. Л.1-1об.
4) РО ИРЛИ. Ф.562. Волошин М. А. Оп.3. № 36. Лл.1-2.
5) РО ИРЛИ. Ф.562. Волошин М. А. Оп.3. № 86. Лл.1-2.
6) — шуточное прозвище, данное Орловой Елене Оттобальдовне Кириенко-Волошиной.
7) РО ИРЛИ. Ф.562. Волошин М. А. Оп.3. № 36. Лл.3-3об.
8) РО ИРЛИ. Ф.562. Волошин М. А. Оп.5. № 321. Лл.15-15об.
9) РО ИРЛИ. Ф.562. Волошин М. А. Оп.3. № 66. Л.12.