В час гиены. Юрий Зобнин

Журнальный вариант

Ранним утром 25 августа 1921 года лес около пороховых складов близ Бернгардовки был необычно и страшно оживлен. Круглая поляна на откосе оцеплена вооруженными солдатами, в рассветных лучах виднелась топкая низина прямо под крутым изгибом Лубьи. Рядом с вывороченными вверх мощными корнями завалившегося дерева зияли два свежевыкопанных рва. Конвойные в грубых, грузных шинелях вытягивали из дверей заброшенного пакгауза полуодетых мужчин и женщин — в исподнем, халатах, «толстовках», изодранных полевых гимнастерках без погон — и гнали затем кулаками и штыками к ямам. Вот вывели человека в измятом черном костюме без галстука и, придерживая его за локти, отвели к самому краю нелепого строя, выставленного прямо перед чернеющими в рассветной голубизне неба сосновыми корнями. Арестованный медленно оглянулся и не торопясь, сонным движением потянув из кармана пиджака папиросу, закурил.

Внезапно беготня людей в шинелях оборвалась: на лесной дороге появился открытый черный лимузин. Еще до того, как машина, буксуя и скрипя, застыла, из нее выскочил молодой человек в сером френче, пробежал несколько шагов и крикнул:

— Поэт Гумилёв, выйти из строя!

Человек в черном оживился и, как бы не замечая застывших сзади конвоиров, сделал шаг вперед.

— А они? — и спокойным, плавным жестом левой руки он указал на тихо воющую за его спиной шеренгу.

— Николай Степанович, не валяйте дурака! — крикнул молодой человек.

Человек в черном вдруг улыбнулся, бросил недокуренную папиросу под ноги и аккуратно затушил носком ботинка. Затем так же не торопясь стал в строй у ямы и звонким голосом произнес:

— Здесь нет поэта Гумилёва, здесь — офицер Гумилёв! И раздалась долгая пулеметная очередь... Такова легенда.

***

Мы не знаем достоверно подробностей расстрела в Бернгардовке. Но на низкой, топкой пустоши, неподалеку от той лесной поляны, каждый год в конце августа собираются люди. И стоит там простой железный крест, сваренный из двух труб, и лежат вокруг небольшие валуны: символические надгробия поэтов, убитых и замученных в России...

«Таганцевское дело» 1921 года, одной из жертв которого стал Н. С. Гумилёв, до сих пор не получило в отечественной «литературоведческой мартирологии» объективного отражения, хотя тайна гибели Гумилёва как национальная мифологема находится в одном ряду с тайной гибели Пушкина и тайной гибели Лермонтова.

В советский период истории России ХХ века трагический финал жизни Гумилёва по вполне понятным причинам не был средоточием интересов его биографов. Так, роль «главного историка и архивариуса Гумилёва», добровольно взятая на себя Павлом Николаевичем Лукницким, уже в 20-е годы (сравнительно «вегетарианские», по выражению Ахматовой) была чревата разнообразными неприятностями. Сознавая это, Лукницкий вполне сознательно акцентировал специфику своей деятельности на «бытовом» и «эстетическом» аспектах творческой биографии Гумилёва, тщательно избегая «идеологии» и тем более «политики». Его примеру следовали и продолжатели «советской Гумилёвианы». Впрочем, и такой подход к опасной теме не гарантировал безопасности, а само определение круга общения здесь требовало известных «конспиративных предосторожностей». Ведь без «политики» в «деле Гумилёва» не обошлось.

I

Как ни странно, «официальные» советские источники (вообще — доступные, хотя и не входящие в круг популярных) до сих пор почти никак не прозвучали ни в исследованиях, ни в периодике. Самая полная версия истории «Петроградской боевой организации» (ПБО) представлена в фундаментальной работе Д. Л. Голинкова «Крушение антисоветского подполья в СССР» и выглядит следующим образом.

«В июне 1921 года Петроградская губернская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией напала на след подпольной группы бывших участников Кронштадтского мятежа. <...> Руководителем группы, носившей название «Объединенная организация кронштадтских моряков», оказался бывший матрос линейного корабля «Петропавловск» М. А. Комаров, исполнявший во время мятежа обязанности коменданта кронштадтского «временного ревкома». На его квартире обосновался штаб заговорщиков. Здесь чекисты нашли динамит, документы, печать, штамп, бланки и типографский станок, на котором печатались антисоветские прокламации.

Как выяснилось, Комаров с группой участников Кронштадтского мятежа пробрался нелегально в Петроград из Финляндии по заданию председателя контрреволюционного кронштадтского «временного ревкома» С. М. Петриченко для подпольной антисоветской работы. Заговорщики вербовали сторонников, создавали подпольные ячейки в городских районах и ставили во главе их своих доверенных людей. <...> Все эти «активисты», бывшие участники Кронштадтского мятежа, вернувшиеся из Финляндии, получали от организации ежемесячное вознаграждение в размере 400 тысяч рублей (советскими денежными знаками того времени).

Далее чекисты установили, что «Объединенная организация кронштадтских моряков» является частью другой, более крупной «Петроградской боевой организации» (ПБО), во главе которой стоял профессор В. Н. Таганцев, член ликвидированного в свое время «Национального центра». Таганцев долго и упорно отказывался дать объяснения, скрывал правду. В конце июля от него все же удалось получить нужные сведения. Стало известно, что «Петроградскую боевую организацию» возглавляет комитет, в который входили В. Н. Таганцев, бывший полковник артиллерии В. Г. Шведов и бывший офицер, агент финской разведки Ю. П. Герман. Эта организация, созданная еще до Кронштадтского мятежа, придерживалась кадетского направления и включала, кроме «Объединенной организации кронштадтских моряков», еще две группы — профессорскую и офицерскую.

В профессорскую группу входили известный финансист князь Д. И. Шаховской, ректор Петроградского университета, бывший царский сенатор профессор Н. И. Лазаревский, бывший царский министр юстиции С. С. Манухин, профессор М. М. Тихвинский и другие. Группа эта «идейно» направляла работу всей организации и разрабатывала проекты государственного и хозяйственного переустройства России, полагая, что свержение Советского правительства — вопрос лишь времени. <...> Разработанные проекты и планы отсылались в заграничный центр организации, в Париж... <...>

Офицерскую группу возглавлял сподвижник Юденича — подполковник П. П. Иванов. Группа разработала план вооруженного восстания в Петрограде и области. Его предполагалось начать одновременно в Петрограде, Рыбинске, Старой Руссе, Бологом и на станции Дно и, таким образом, отрезать Петроград от Москвы. Петроград был разбит на районы, и в каждом из них во главе мятежа поставлен опытный офицер.

«массовой базы», на которую могла бы опираться ПБО, и искал связей с антисоветскими группами, действовавшими среди рабочих. <...> В поисках связи с «демократическими» элементами Таганцев вошел в контакт с группой так называемых «уполномоченных собрания представителей фабрик и заводов г. Петрограда», созданной по меньшевистским рецептам. <...> «Петроградская боевая организация» помогала группе «уполномоченных собрания представителей фабрик и заводов» издавать за границей антисоветские прокламации, которые затем распространялись на предприятиях Петрограда. <...>

«уполномоченных фабрик и заводов» — она сама не была связана с массами трудящихся. Мечты Таганцева о «массовой базе» не сбылись. В мае 1921 года Таганцев начал переговоры с находившимся в Финляндии кронштадтским «временным ревкомом», главари которого... просто-напросто торговали участниками кронштадтского мятежа, интернированными в Финляндии, и направляли их по договоренности с разными антисоветскими группами для подпольной работы в Россию. По соглашению между ПБО и «временным ревкомом» в Петроград приехали несколько моряков во главе с Комаровым, «работу» которых оплачивала ПБО. Эта группа, образовавшая «Объединенную организацию кронштадтских моряков», заменила собой «массовую базу» организации, на нее и возлагали надежды главари заговора.

«Объединенная организация кронштадтских моряков» занялась вербовкой сторонников и подготовкой террористических актов и диверсий. Террористической деятельностью организации руководил матрос В. И. Орловский... Этот шпион, служивший финской и американской разведкам, приобрел гранаты, динамит; его разбойничья группа взорвала в Петрограде памятник В. Володарскому, подожгла трибуны в день первомайского праздника; она готовила взрывы предприятий, террористические акты против деятелей большевистской партии и налет на поезд, в котором перевозились государственные ценности.

Из центра «Петроградской боевой организации», созданного за границей, были получены десятки миллионов рублей. <...>

Арест Таганцева, гибель шпиона Германа, убитого при незаконном переходе границы, внесли замешательство в ряды заговорщиков. В это время произошла смена зарубежного руководства ПБО. На съезде правых белоэмигрантских группировок в Париже состоялось их объединение под руководством бежавшего из России с остатками своих войск барона Врангеля, который стал руководителем «Союза освобождения России». Финансирование этой монархистской организации взял на себя Торгово-промышленный комитет. Один из главарей ПБО — Шведов... получил задание выехать в Петроград для активизации работы ПБО и объединения всех правых группировок. Одновременно в Петроград был послан и резидент «Союза освобождения России» лейтенант П. В. Лебедев. Но надежды заговорщиков, связанные с выездом в Петроград Лебедева и Шведова, не оправдались. ВЧК удалось напасть на их след. <...>

«делу ПБО» составляло свыше 200 человек. По постановлению Петроградской чрезвычайной комиссии от 29 августа 1921 года наиболее опасные из них, в том числе Таганцев, Шведов, Лебедев, Орловский, были расстреляны, остальные приговорены к различным срокам лишения свободы»¹.

В приведенной характеристике «Петроградской боевой организации» бросается в глаза очевидная неоднородность ее состава.

С одной стороны, если говорить об «Объединенной организации кронштадтских моряков» и «офицерской группе», то речь, безусловно, идет об антибольшевистском подполье, цели, структура и методы деятельности которого вполне узнаваемы. «По признанию арестованного Орловского и др. ими были взорваны памятник Володарскому пироксилиновой шашкой и организован ряд покушений на советских вождей. В показаниях от 1 июля с.г. тот же Орловский говорит: «Действительно, я вместе с Никитиным, Перминым, Модестовичем (Черным), Федоровым хотели устроить налет на поезд Красина и забрать все золото и ценности...» По показанию Комарова, организацией подготовлялись взрывы нобелевских складов, взрыв одного памятника на Васильевском острове, поджог 1-го государственного лесозаготовительного завода, бывший Громова, и убийство бывшего комиссара Балтфлота т. Кузьмина»² литература, система агентуры, каналы связи с заграничными центрами. Следует заметить, что активизация подпольных структур в Петрограде весной–летом 1921 года была связана не только с внутренними волнениями в стране (мятеж в Кронштадте и крестьянские восстания), но и с ожиданием внешней белогвардейской интервенции. «13 августа в полномочное представительство ВЧК в Петроградском военном округе поступило распоряжение заместителя председателя ВЧК И. С. Уншлихта обеспечить мобилизацию коммунистов для усиления охраны государственной границы на ближайшие две-три недели. 16 августа президиум ВЧК принял решение усилить пограничные особые отделения и довести численность погранвойск до штатного состава, обеспечив их обмундированием, пайками и т.д. 24 августа председатели ЧК пограничных губерний получили экстренную шифровку за подписью начальников секретно-оперативного и административного отделов ВЧК В. Р. Менжинского и Г. Г. Ягоды. В ней сообщалось, что, по данным ВЧК, на 25–28–30 августа намечалось крупномасштабное вторжение вооруженных отрядов через западную границу Республики. Направленным из Финляндии и Эстонии группам надлежало захватить узловые железнодорожные станции на линии Петроград–Дно–Витебск. Отряды с территории Латвии 28–30 августа занимали Псков. Формирования полковника С. Э. Павловского наносили удар в треугольнике Полоцк–Витебск–Смоленск. Части Н. Махно 28 августа планировали войти в Киев... Руководство ВЧК приказало образовать в губерниях, уездах и на железнодорожных станциях чрезвычайные тройки, скрытно мобилизовать бойцов особого назначения, установить связь с воинскими подразделениями, контроль за коммуникациями и т.д. Указанные меры были приняты. Но сроки прошли, массового вторжения контрреволюционных сил не последовало. Поступила новая директива ВЧК: усиленную охрану ослабить, ибо ожидавшееся вторжение отложено на середину сентября «за неподготовленностью»»³.

С другой стороны, наряду с кронштадтскими моряками и военными ПБО включало в себя и «профессорскую группу» — и именно это придает всей ее истории уникальный характер. И дело здесь не только в мировой известности «фигурантов».

«профессорской группы» — то есть В. Н. Таганцева, Д. И. Шаховского, Н. И. Лазаревского, С. С. Манухина, М. М. Тихвинского, К. Д. Туманова, С. А. Ухтомского, В. М. Козловского, Н. С. Гумилёва и других — «дело ПБО» явилось бы не более чем эпизодом Гражданской войны в России, эпизодом трагическим, кровавым, но вполне закономерным в том историческом контексте. О жестокости чекистов в канун «таганцевского расстрела» свидетельствует В. И. Немирович-Данченко: «О тех истязаниях и муках, которым подвергали обреченных агенты чрезвычайки, передают нечто невероятное... Я воздерживаюсь приводить здесь слухи, тогда волновавшие Петербург»⁴. Однако по существу действия ПетроЧК по нейтрализации вооруженного подполья вполне объяснимы. Законы военного противостояния известны, и вряд ли можно было бы ожидать от Ю. П. Германа и В. Г. Шведова, увенчайся заговор в Петрограде успехом, чудес всепрощения по отношению к шпионам и диверсантам противной стороны.

«профессорской группы» в ПБО — так, как она представлена в официальных советских источниках, — оказывается, мягко говоря, странной, особенно на фоне тех акций, за которые получали те же смертные приговоры их «сподвижники». «Группа эта, — пишет Д. Л. Голинков, — разрабатывала проекты государственного и хозяйственного переустройства России, полагая, что свержение Советского правительства — вопрос лишь времени. Лазаревский, например, подготовил проекты переустройства местного самоуправления, денежной реформы, план восстановления кредита. Профессор Тихвинский, связанный со старыми служащими нефтяных предприятий Нобеля, собирал сведения о состоянии нефтяной промышленности страны»⁵. Очевидно, что составление каких бы то ни было «проектов государственного и хозяйственного переустройства России» никак не может быть признано преступным деянием, конгениальным попытке «свержения Советского правительства». Между тем в «таганцевском деле» именно это и произошло, причем некоторые из осужденных не занимались даже «проектами»: «Вина большинства расстрелянных характеризовалась такими выражениями, как «присутствовал», «переписывал», «знала»⁶, «разносила письма», «дал согласие», «обещал, но отказался исключительно из-за малой оплаты». Или даже так: «доставлял организации для передачи за границу сведения о музейном деле и доклад о том же для напечатания в белой прессе» (князь С. А. Ухтомский, скульптор, сотрудник Русского музея)»⁷.

— Ю. П. Германа, В. Г. Шведова и В. Н. Таганцева — двое первых кадровые офицеры, имевшие большой военный опыт и опыт подпольной работы (однокашник Ю. П. Германа по Петербургскому кадетскому корпусу поэт Г. В. Иванов, встречавшийся с ним в послереволюционном Петрограде, характеризует его как человека «ледяного хладнокровия и головокружительной храбрости», убежденного антикоммуниста и профессионального конспиратора⁸ смертельно ранен при штурме явочной квартиры 3 августа 1921 года, уложив перед этим двоих нападавших⁹. Вообще, за исключением «профессорской группы», члены которой при арестах не сопротивлялись, участники ПБО дорого продавали свою жизнь и свободу, резонно полагая, что терять им нечего.

Владимир Николаевич Таганцев (1886–1921), сын известного юриста, сенатора Н. С. Таганцева, был приват-доцентом Петроградского университета. Специальностью его была география (можно предположить, что на этой почве и состоялось его знакомство с Гумилёвым; впрочем, никаких документальных свидетельств о подробностях личных отношений между ними нет).

Таганцев принадлежал к кадетской партии, однако собственно политическая борьба (а тем более борьба подпольная, конспиративная) была для него совершенно «чуждой стихией». В 1919 году, во время осады Петрограда Юденичем, Таганцев имел какие-то контакты с кем-то из членов «Национального центра», мощной антибольшевистской подпольной террористической организации (на ее счету был, например, знаменитый взрыв в помещении Московского комитета РКП(б) в Леонтьевском переулке), но эти контакты «ограничивались разговорами вроде того, что же именно предстоит сделать, когда большевики сбегут из Петербурга»¹⁰«Взгляды Таганцева, — считает В. Крейд, — основывались на вере в интеллигенцию как силу, которая способна путем медленной целенаправленной деятельности сбросить ярмо большевизма. Если у Таганцева и был план, то состоял он не в создании боевой организации, в чем его обвиняли, а в медленной систематической работе над народной психологией. По свидетельству петроградского профессора Н. С. Тимашева, Таганцев предполагал действовать в рамках советского закона, в чем он был последователем и учеником своего отца, убежденного законника (профессор Петербургского университета, сенатор Николай Степанович Таганцев был одним из «столпов» дореволюционной русской юриспруденции). По мысли младшего Таганцева, сама незаконность советских законов должна неизбежно привести к упразднению иррациональных форм власти»¹¹. Собранные В. Крейдом материалы рисуют В. Н. Таганцева «прекраснодушным мечтателем», чем-то вроде тургеневского Рудина, «способного произносить зажигательные речи в частной беседе и удовлетворяющегося разговором как суррогатом действия».

«Национальным центром»: в антикоммунистических кругах Таганцев слыл «сочувствующим». Теперь речь шла о некой конспиративной структуре в среде научной и творческой интеллигенции, собирающейся в «Доме литераторов», завсегдатаем которого был и Владимир Николаевич. Однако, к разочарованию Голубя (подпольная кличка Ю. П. Германа) и его товарищей, к чисто практической работе Таганцев оказался неспособен. Кабинетный ученый с расплывчатыми и нецельными политическими убеждениями, плохо разбирающийся в людях и не имевший никаких навыков конспирации, он мыслил свою «организацию» чисто теоретически. «О заговоре Таганцева, — вспоминала И. В. Одоевцева, — при всей их наивной идеалистической конспирации — знали (так же как когда-то о заговоре декабристов) очень и очень многие. Сам Таганцев (как, впрочем, и Гумилёв) был прекраснодушен и по природе не заговорщик. <...> Я даже знаю, как там все было устроено: у них были ячейки по восемь человек, и Гумилёв стоял во главе одной из таких ячеек»¹². Герман не питал иллюзий относительно дееспособности «профессорской группы» (особенно после того, как узнал, что Таганцев принимает его курьеров у себя на квартире и дает конспиративные поручения... обслуживающему персоналу «Дома литераторов»). Задействована эта группа была один раз, и то не полностью — в самый критический момент кронштадтской эпопеи, когда любое антибольшевистское «лыко» было «в строку», — для агитационной работы в рабочих предместьях. Сам Таганцев вел себя более чем странно. «В мае, за несколько дней до ареста, — вспоминал Тимашев, — несмотря на недавнюю ликвидацию кронштадтского восстания, В. Н. Таганцев был в самом бодром настроении. Он указывал на ряд симптомов пробуждения народного, пробуждения не только городского пролетариата, которое было очевидно для каждого петроградского обывателя, но и крестьянских масс, понявших наконец всю безысходность положения, созданного большевиками, и не удовлетворяющихся подачкой в виде замены разверстки натуральным налогом»¹³.

«Национальным центром». Тогда, в 1919 году, во время повальных осенних репрессий против «классово чуждых» («красный террор» был в это время в самом разгаре), Владимир Николаевич ареста счастливо избежал, но, очевидно, остался на подозрении у чекистов. «Таганцева погубила какая-то крупная сумма денег, хранившаяся у него, — отмечается в работе В. Крейда. — Возможно, при разгроме Национального центра кто-то из членов этой неудачливой организации передал деньги на хранение В. Таганцеву. При этом его кандидатура была выбрана потому, что Таганцев фактически не был замешан в деятельности Национального центра. Нашли деньги не сразу, хотя в связи с прокатившейся в Петрограде в начале 1921 года волной забастовок и восставшим в марте Кронштадтом начались повальные обыски. Чекисты с помощью двадцати тысяч петроградских рабочих ходили от двери к двери во всех районах города главным образом в поисках оружия. Был обыск и у Таганцева»¹⁴.

Однако в ходе разгрома «Объединенной организации кронштадтских моряков», после арестов М. А. Комарова и В. И. Орловского, «дело Таганцева» было возвращено на доследование. В докладе ВЧК от 24 июля 1921 года он уже фигурирует как «главарь заговора», инспирированного парижским «Союзом освобождения России» (эмигрантский центр антикоммунистического сопротивления, возглавляемый бароном Врангелем). О ПБО пока речи нет, равно как ничего не говорится о «профессорской группе». Состав участников заговора: бывшие офицеры, моряки, адвокаты, бывшие директора, «пробравшиеся на видные посты в советские учреждения»¹⁵.

После выхода этого доклада события вокруг «дела Таганцева» начинают развиваться в новом направлении. Немаловажным обстоятельством, на которое уже в 1922 году указывал хорошо информированный Ф. И. Дан (один из руководителей меньшевиков), стало и то, что с 30 мая 1921 года расследование «петроградского заговора» находится под жестким контролем представителя Москвы, «особоуполномоченного особого отдела ВЧК» Я. С. Агранова¹⁶.

стратег и аналитик, посвященный в самые сокровенные тайны политики Кремля и внутрипартийной борьбы.

Агранов, выходец из гомельской местечковой еврейской семьи, в 1912 году вступает в партию социалистов-революционеров и становится профессиональным революционером-подпольщиком. В 1915-м он переходит в РСДРП(б). За время подпольной работы Агранов подвергался аресту и ссылке, из которой бежал. По некоторым данным, он был художественно и музыкально одарен, очень начитан и обладал необыкновенным личным обаянием. С другой стороны, даже среди сподвижников-коммунистов Агранов имел репутацию «определенного негодяя по убеждениям, которому не следует подавать руки»¹⁷ С мая 1919 года с работой в Малом Совнаркоме Агранов совмещал работу в органах госбезопасности РСФСР, появляясь в качестве особого уполномоченного при президиуме ВЧК (то есть личного представителя Дзержинского) на самых ответственных «участках работы» чекистов: он участвовал в подавлении восстания левых эсеров, ликвидации тамбовского и кронштадтского восстаний, разгроме савинковского подполья. В январе 1920 года Агранова окончательно переводят из структур Совнаркома в структуры политической полиции. Это, разумеется, не понижение, ибо он становится особоуполномоченным особого отдела (ОО) ВЧК (во всей тогдашней чекистской номенклатуре, помимо Агранова, таковыми были всего три человека — В. Р. Менжинский, А. К. Артузов и К. И. Ландер; в этой «великолепной четверке» Агранов — самый молодой). В таковом качестве он и приезжает в Петроград.

Во время своего пребывания в Петрограде в качестве следователя по делу «Областного комитета союза освобождения России» он подчинялся не председателю ПетрогубЧК (эту должность занимал тогда ставленник Г. Е. Зиновьева Б. А. Семенов) и даже не самому Зиновьеву, а непосредственно заместителю председателя ВЧК И. С. Уншлихту. Разумеется, интересы Агранова (и его полномочия) далеко не ограничивались собственно проблемами ликвидации непосредственной угрозы антисоветского переворота в Петрограде, — представить себе, что работник такого уровня был командирован для помощи питерским оперативникам, по меньшей мере, наивно.

«Специализацией» Агранова была работа с интеллигенцией.

В течение всего июня и начала июля, когда шла непосредственная работа петроградских чекистов по разгрому заговорщиков, Агранов остается «в тени», однако, когда главные боевые силы заговорщиков были нейтрализованы, а полученные показания неопровержимо доказывали наличие активного антисоветского террористического подполья в Петрограде (о чем и было сообщено в докладе ВЧК от 24 июля), он развивает бурную деятельность по отработке связей раскрытой организации с научной и творческой интеллектуальной элитой.

И главным «объектом» этой деятельности становится В. Н. Таганцев.

а их дети, отданные чекистами в воспитательное учреждение, были фактически в положении заложников.

«игра» Агранова с Таганцевым предполагала и куда более изощренные приемы. Специально для беседы с Таганцевым был приглашен один из руководителей ВЧК В. Р. Менжинский, который лично дал гарантии безопасности как ему, так и всем возможным участникам заговора в случае откровенного признания. «Идея Таганцева, — свидетельствует академик В. И. Вернадский, — заключалась... в том, что надо прекратить междоусобную войну, и тогда В. Н. готов объявить все, что ему известно, а ГПУ дает обещание, что никаких репрессий не будут делать. Договор был подписан»¹⁸. «В эмигрантской газете «Дни», ¹ 1070, 1926, — пишет В. Крейд, — была опубликована заметка, в которой разъясняется, что же именно произошло с Таганцевым за закрытыми дверями Шпалерной и Гороховой тюрем. «Это именно Менжинский, — говорится в заметке, — дал слово Таганцеву пощадить всех участников дела, если он назовет без утайки...» Менжинский был едва ли не самым образованным человеком в чека... Он происходил из католической семьи, его отец занимал видную должность в Пажеском корпусе. В молодости Менжинский вел жизнь, достойную представителя золотой молодежи. Вместе с тем писал стихи, мечтал о славе писателя. <...> Одновременно он заканчивает Петербургский университет, а чувство коллегиальности у обычных петербургских студентов было развито чрезвычайно. Таганцев поверил честному слову «коллеги» и назвал имена тех, с кем когда-либо разговаривал на политические темы. Таким способом и был составлен список заговорщиков и состряпан сам заговор»¹⁹.

Точнее, таким образом был «состряпан» не заговор, а та его часть, которая и стала называться «профессорской группой». Вероятнее всего также, что Таганцев не ограничился одним только «честным словом коллеги» о том, что «все будет хорошо», — это даже и при всей наивности Владимира Николаевича было бы «чересчур». Условия «договора» были более конкретными. И. В. Одоевцева вспоминала, что «большевики пообещали Таганцеву открытый процесс с легким исходом», после чего якобы Владимир Николаевич так воодушевился, что «сам ездил в автомобиле с чекистами по городу и показывал им, кто где живет»²⁰. У «договора» были и «правовые гарантии», настолько оригинальные, что они-то и являются самым замечательным и значительным штрихом во всей «таганцевской эпопее».

«Договор», заключенный Таганцевым, был убедителен. Поэтому знакомство арестованных после показаний Таганцева участников «профессорской группы» (эта «волна» арестов приходится на первые числа августа) с этим «договором» — в виде очной ставки с самим Владимиром Николаевичем или в пересказе его следователями-чекистами — оказывалось сильным аргументом в пользу их сотрудничества со следствием. С этого момента все содержательные акценты «дела о контрреволюционном заговоре в Петрограде» радикально меняются: центральными его фигурантами становятся не боевики-заговорщики, офицеры и матросы, а крупнейшие деятели науки и культуры Петрограда. Таганцев оказывается главным лицом в «деле ПБО», «вождем и теоретиком» (покойные к этому времени Ю. П. Герман и В. Г. Шведов «теряются» в рядах прочих агентов, связных и боевиков), а само дело обретает имя «таганцевского заговора» — имя, с которым оно и входит в историю.

Финал известен.

Никакого суда — ни открытого, ни даже закрытого — над «таганцевцами» не было, ибо ПетрогубЧК использовала для завершения дела постановление ВЦИК и СТО от 4 ноября 1920 года, предоставляющее губернским революционным трибуналам и чрезвычайным комиссиям право «непосредственного исполнения приговора до расстрела включительно в местностях, объявленных на военном положении», а в Петрограде военное и осадное положение было введено еще в связи с кронштадтскими событиями.

«профессорской группы» (В. Н. Таганцев, Н. С. Гумилёв, Н. И. Лазаревский, М. М. Тихвинский, С. А. Ухтомский, В. М. Козловский и др.), были расстреляны в промежутке между 24 (дата «Заключения» по «делу Гумилёва» — единственному частично рассекреченному из 382 томов «дела о ПБО») и 31 августа (дата доклада Б. А. Семенова на заседании Петроградского совета, где был обнародован список казненных; в этот список вошли и убитые при аресте Герман и Шведов), более ста получили различные сроки заключения и исправительных работ. Аресты же по подозрению в причастности к «таганцевскому заговору» продолжались всю первую половину 20-х годов.