Заглавие «Романтические цветы» хорошо определяет тот эклектизм настроений и приемов, которым так явно отмечены первые опыты г. Гумилева.
Однако при внимательном чтении немногих страниц сборника становится очевидным, что поэтический мирок автора, с одной стороны, теснее ограничен, с другой — значительно обширнее области, им самим отмежеванной в приведенном заглавии: так, все почти реминисценции, которыми питается его мысль — наследие французской поэзии; трудно отыскать в его стихотворениях какие-либо черты, сближающие их с мистикой Новалиса или лирическими пейзажами Эйхендорфа1. В то же время выясняется, что его впечатлительность не развивалась исключительно в узком кругу романтических традиций, с которыми его связывает, думается нам, внимательное изучение Виктора Гюго, — что его настоящая духовная родина, — это выросшее из романтизма парнасство и — в не меньшей степени — поэтическое движение наших дней, с его ретроспективным характером, которое и привело его к полуиссякшим источникам.
Такое происхождение г. Гумилева выражается преимущественно в двух чертах: в попытках воссоздания античного мира и в то же время тяготения к экзотическому.
Французская поэзия, всегда глубоко традиционная, даже в своем бунте, во всех причудах художественного индивидуализма, неизменно оставалась верна классическим воспоминаниям: от «Древностей Рима» Дю-Белла до элегий Шенье, от камей Тео-фила Готьс до поэм Леконта де Лиля, от сонетов Эредиа до «Глиняных Медалей » Анри де Ренье2. Из века в век, от десятилетия к десятилетию эти неувядаемые воспоминания являются источниками живой воды для лирических поэтов Франции.
Не менее провиденциальной для развития французской поэзии в эпоху романтизма и его завершения в парнасстве представляется органическая связь выдающихся носителей этих течений с сказочным миром Востока: «Orientales» Гюго и «Хиосская Резня» художника Делакруа прокладывают путь; креол Леконт де Лиль черпает образы своих «Poemes barbares» из тропических воспоминаний своей африканской родины; в «Трофеях» Хозе-Мария Эредиа возрождаются подвиги его далеких предков, испанских конквистадоров, «завоевателей золота», искателей морского пути в Индию; неизгладимо запали в душу Бодлэра краски и запахи цейлонских лесов, куда ненадолго занесла его судьба и куда возвращали его грезы гашиша...3
Эти-то обе струи доминируют и в сборнике г-на Гумилева (я оставляю в стороне беспомощный и добросовестный демонизм молодого «модерниста») — им он обязан теми достижениями, которыми сравнительно богато его еще несозревшее творчество: у него мелькают образы гомеровских вождей (диалог «Ахилл и Одиссей»); Рим времен упадка горячо дышит в красивой лирической трилогии «Император Каракалла»; удачно отражено в средней части стихотворения преломление героической воли кесарей в призме эстетического мироощущения:
Кончен ряд железных сновидений,
Тихи гробы сумрачных отцов,
И ласкает быстрый Тибр ступени
Гордо розовеющих дворцов.
Жадность снов в тебе неутолима:
Ты бы мог раскинуть ратный стан,
Бросить пламя в храм Иерусалима,
Укротить бунтующих парфян.
Но к чему победы в час вечерний,
Если тени упадают ниц,
Если точно золото на черни
Если оставить в стороне несущественный анахронизм, вкравшийся в 7-й стих этого отрывка, — как рельефно изображен намеченный контраст! Уже в первой части маленькой поэмы-посвящения («Горе мне! Я не трибун, не сенатор, я только бедный бродячий певец...») сказалась та живописность и та гибкость ритма, которая, быть может, обещает со временем поставить молодого «французского поэта на русском языке» в ряды мастером русского стиха...
Почти всем в области формы обязан он мастерам русского стихотворчества. Как отчетливо звучит, например, не говоря уже о громадном влиянии В. Брюсова, привычный четырехстопный хореический стих Аполлона Майкова в стихах «Каракаллы», любопытно разукрашиваясь изысканным колоризмом молодого поэта и уживаясь с типично французским и романтическим en-jambement:
Это было в дни безумных
Извращений Каракаллы.
Бог веселых и бездумных
Изукрасил цепью шумных
Толп причудливые скалы,
В золотом, невинном горе
Солнце в море уходило,
И в пурпуровом уборе
Император вышел в море,
Чтобы встретить крокодила...
..........................
Если иметь в виду влияние французской поэзии, «Каракала» лишь по характеру замысла связан с такими явлениями, как, напр., «Античные поэмы» Леконта де-Лиля, зато другие пьесы сборника вызваны более определенными звуковыми воспоминаниями.
Возьмем хотя бы первую строфу выдержанного в духе романтического демонизма стихотворения:
Нас было пять... Мы были капитаны.
Водители безумных кораблей,
И мы переплывали океаны —
Позор для Бога, ужас для людей!4
Первая нее из приведенных строк — отрывистая и мрачно-героичная — радует читателя прелестью возникшего воспоминания, и внезапно всплывает в памяти незабвенный стих Гюго:
О, combien de marine, combien de capitaines...5
Второй стих отрывка, отнюдь не заимствованный, — как не подражателен, строго говоря, и первый, — фатальным образом воскрешает в памяти исступленную красоту «Опьяненного корабля» Рэнбо (Rimband)6.
Не будем ставить подобных импульсов от чужого гения (а может быть, и совпадения с ним в аналогичной ритмической фигуре) в упрек нашему поэту: слишком характерно это явление для всей нашей современной поэзии. Как это ни странно, один лишь г. Бальмонт, взбиравшийся на все колокольни и звонивший во псе колокола, — сумел всякому заимствованию придать неоспоримо индивидуальный характер. У г. Брюсова дело нередко обстоит иначе.
Но возвратимся к г-ну Гумилеву. Если, как сказано, сделанные нами до сих пор замечания и приведенные примеры не должны влиять на благоприятную оценку его дарования, то тем более досадно указывать на такие совпадения. Мы читаем в «Романтических цветах»:
Мой старый друг, мой верный Дьявол7
Пропел мне песенку одну:
— Всю ночь моряк в пучине плавал,
А на заре пошел ко дну (*).
У Сологуба (в «Четвертой книге стихов»):
Когда я в бурном море плавал8
И мои корабль пошел ко дну.
Я так воззвал: — Отец мой Дьявол,
Спаси, помилуй, — я тону!
Видно, «старый друг» молодого г. Гумилева, по давнишнему обыкновению quarens quern devoret(**) — подсказал ему эту весьма для него невыгодную игру чужими рифмами.
Темам экзотическим не менее, чем античным, обязан г. Гумилев лучшими своими удачами. Минуя колоритную, но выдержанную в нудно нисходящих ритмах г. Блока, вещицу «Приближается к Каиру судно», далее малоуспешное покушение на завоевание царства Шехеразады («Следом за Синдбадом-Мореходом») — мы достигнем наконец края, весьма отдаленного в географическом отношении и мало обследованного, но милого фантазии нашего поэта — «Озера Чад».
И, спору нет, необычными красками блещут вызванные им сказочные образы этой маловероятной страны. Однако:
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав...
Ты плачешь? (?) Послушай: далеко на озере Чад
настроения нижеследующих стихов из того же цикла. Они вложены в уста африканской красавице, последовавшей в Европу за голубоглазым соблазнителем:
А теперь, как мертвая смоковница,
У которой листья облетели,
Я, ненужная любовница,
Чтоб питаться жалкими отбросами,
Чтобы жить, — вечернею порою
Я пляшу пред пьяными матросами,
И они, смеясь, владеют мною.
Взор мой с каждым часом угасает...
Умереть? Но там, в полях неведомых,
Там мой муж, он ждет и не прощает...
Если я сравнительно подробно останавливался на эклектичном характере поэзии г. Гумилева, то потому, что эклектичность и подражательность кажутся мне знаменательными, типичными для всей нашей литературной современности. А уделить эти страницы маленькой книжке дебютанта нас побудила надежда, что автор ее, так думается нам, будет поэтом...
— мы их не приводим — навеяны, по видимому, Верхарном — его «Passeur d'eau» <«Пловец» — ред.> (прим.авт.).
** тот, который стремится поглотить, губитель (лат.) (ред.).
1. Новалис (Харденберг Фридрих фон, 1772-1801) — поэт и прозаик, один из основателей т. н. «иенской» романтической школы; Эйхендорф Йозеф (1788-1857) — писатель-романтик.
2. Дю Белла (Белле) Жоашен (1522-1560) — французский поэт, теоретик группы «Плеяда», мастер сонета. Шенье Андре Мари (1762-1794) — французский поэт, публицист, общественный деятель; в элегиях обращался к античной тематике. Ренье Анри Франсуа Жозеф де (1864-1936) — французский писатель, мастер эстетской стилизации в духе XVII-XVIII вв.
3. "Orientales" — «Восточные мотивы», стихотворный сборник В. Гюго (1829). Делакруа Эжен (1798-1863) — французский живописец и график, глава французского романтизма, одним из образцовых произведений коего стала картина «Резня в Хиосе» (1823-1824).
4«Нас было пять... Мы были капитаны...»
5. Из ст-ния В. Гюго «Oceanо Nох» («С океана — ночь» (лат.)).
6. «Пьяный корабль» — известная символистская поэма А. Рэмбо.
7«Умный Дьявол», в первой редакции — «Мой старый друг, мой верный Дьявол...»
8. Из ст-ния Ф. Сологуба «Когда я в бурном море плавал...»
Печ. по: Современный мир. 1909. №7. С. 188-191.
Автор примечания: Юрий Зобнин