Н. Гумилев. Жемчуга.
Стихи. Обложка работы Д. Кардовского.
Кн-во «Скорпион». Ц. 1 р. 50 к.
Свои «Жемчуга» поэт Н. Гумилев посвящает своему учителю Валерию Брюсову, но смело он мог бы ее посвятить и многим другим — и Г. Гейне, и К. Бальмонту, и французским лирикам. У безглазой музы поэта хорошая память. Она плохо видит, но она хорошо запоминает. Размеры брюсовские, выражения бальмонтовские, грустная усмешка гейневская, экзотизм французский — у него, как у Лермонтова, «ласкает быстрый Тибр ступени гордо розовеющих дворцов»1, у него даже «усмехающиеся пни»2, как у К. Гамсуна. Как и у Бальмонта, у Н. Гумилева рощи «полны мандрагорами»3.
«Помню волка. С нами в мире
Вместе бродил он, вместе спал,
Вечером я играл на лире,
»4.
Эти строки напоминают нам чудесного «Фейного волка» из Фейных сказок, который говорит: «Подвываю и пою». Этому волку подвывает и волк Н. Гумилева. Слова «Волшебной скрипки» взяты у К. Бальмонта из его прекрасного перевода стихотворения Эдгара Поэ «Колокольчики и колокола». «Неоромантическая сказка», «Маэстро», «Театр» напоминают нам манеру и размер Г. Гейне, а рассказ о том, как «Звуки легкие оркестра... к золотым сбегали рыбкам, что плескались там в бассейне»5, конечно, напоминает нам одно из лучших стихотворений русской поэзии, стихотворение К. Бальмонта «Золотая рыбка».
«Помпеи у пиратов», «Варвары», «Возвращение Одиссея», «Воин Агамемнон», «Основатели» — написаны в стиле Валерия Брюсова с его словечками «становища», «безлюдья».
Строки
«Умер водитель народов Атрид
Я же ничтожный живу» —
конечно, соперничают по красоте с известными строками Гомера. Только там речь идет о Патрокле и о презрительном Терсите6.
Есть у поэта Н. Гумилева стихотворение «Читатель книг», где он рассказывает, как любит «неутомимо плыть ручьями строк, в проливы глав вступать нетерпеливо»... Когда такой читатель книг становится писателем и продолжает «плыть ручьями строк», журчащими в книгах его «учителей», он легко может захлебнуться даже и в ручье.
У Н. Гумилева большое тяготение к Востоку, он любит придумать «что-нибудь этакое экзотическое», он любит «небывалые плоды», «нездешние слова». У Алексея Толстого один из его помещиков уехал из своего медвежьего угла в Африку и оттуда прислал своему дядюшке Мишухе Налимову банку с живым крокодилом. В поэзии Н. Гумилева, как в банке симбирского помещика, плавает «темно-изумрудный крокодил»7«Изысканный бродит жираф». Встречаются «свирепые пантеры», слоны, львы, обезьяны, какаду, «перья страуса».
Только все это не живое, все это декорация и обстановочка и от картонных львов пахнет типографской краской, а не Востоком.
В книге Н. Гумилева «Жемчуга» на обложке — восточный человек, пантеры, бесконечные нити жемчуга, в отделах вы найдете черный жемчуг, серый, розовый, но не ищите жемчужных стихов и «жемчужных зерен» в этой... книге. В этой «изысканной» книге на каждом шагу попадаются выражения, изумляющие своей безвкусицей. Примеров сколько угодно. Вот вам несколько наудачу: «Я попугай с Антильских островов, Но я живу в квадратной келье мага, Вокруг реторты, глобусы, бумага, И кашель старика, и бой часов»8. Полагаю, что комментарии излишни!
В другом стихотворении вы встречаете строки: «Будет счастье в самом крикливом какаду»...9 «лесного пожара»:
«Вон несется слон-пустынник,
Обезьяна держит финик
И пронзительно визжит»...10
Фигура Дон-Жуана, мечта которого «надменна и проста»: Схватить весло, поставить ногу в стремя И обмануть медлительное время, Всегда лобзая новые уста; А в старости принять завет Христа — Потупить взор, посыпать пеплом темя... Дон-Жуан Н. Гумилева «не имел от женщины детей и никогда не звал мужчину братом». И все-таки смешон этот «мужчина», посыпающий пеплом «темя», смешон не менее обезьяны, которая «держит финик».
Смешны и рифмы Н. Гумилева — эти «крикливые какаду», и эти «пронзительно визжащие обезьяны». Недаром же поэт так любит «нездешние» слова: «возоплю» (с. 8), «возопить» (с. 16). Его рифмы изысканные, визгливые, вопиющие, коробят вас. Такая безвкусица — все эти «ловчий» и «ловче», «о небе ли» и «мебели», «бок-о-бок» и «робок», «назад вы» и «клятвы», «тоску нести» и «юности», «вомуте» и «кдомуте», «бичем» и «смерчем», «встретим даль мы» и «у пальмы»11. Этими «своими» рифмами вознаграждают бедного читателя за ручьи чужих строк. Эти рифмы дополняют «узорные сады» души поэта и его «необъятные» сны... Эти рифмы оглушают вас «медной музыкой фанфар» и «грохотом рогов», «звоном» «бубнов и литавр» (с. 9)12.
Лучше других стихотворений в этой книге, крикливой, нарумяненной и надушенной, пьесы: «Покорность», «Свиданье», «Японскойартистке», «Волшебнаяскрипка», «Вмоймозг», «Императору», «Каракалла»... Здесь все-таки кой-где чувствуется искренность, без которой поэзии нет. Н. Гумилев хочет писать стихи-сказки, у него встречаются красивые образы, но у него нет своей сказки. Над его поэзией тяготеют, как проклятье, слова Верлена: «Все прочее — литература!». Поэзия Н. Гумилева — это «литература», но при этом литература, в которой хромает грамматика. Конечно, бог поэтов Аполлон простит все прегрешения Н. Гумилеву: ведь он пока — «ученик»!13
1«Император Каракалла».
2. Очевидно, имеется в виду ст-ние Гумилева «Камень» (?).
3. Из ст-ния Гумилева «Одиночество».
4. Из ст-ния Гумилева «Товарищ».
5. Из ст-ния Гумилева «Маэстро».
6«Илиады» Гомера с известными стихами из «Торжества победителей» В. А. Жуковского (из Шиллера):
Скольких бодрых жизнь поблекла!
Скольких низких рок щадит!..
Нет великого Патрокла;
Жив презрительный Терсит, —
«Воином Агамемнона» Гумилева.
7. Ст-ние Гумилева «Император Каракалла» (III) сопоставляется В. Л. Львовым-Рогачевским с повестью А. Н.Толстого «Мишука Налымов».
8. Из ст-ния Гумилева «Попугай».
9. Из ст-ния Гумилева «Путешествие в Китай».
10. Из ст-ния Гумилева «Лесной пожар».
11«Одержимый», «Выбор», «Товарищ», «Старина», «Лесной пожар», «Заводи», «Путешествие в Китай».
12. Использованы фрагменты из ст-ний Гумилева: «Сады души» (в первой редакции — «Сады моей души всегда узорны...»), «Уходящей», «Поединок».
13. Очевидно, намек на рецензию на Ж 1910 Вяч. И. Иванова, помещенную в «Аполлоне», см. наст. изд.
Примечания
Зобнин