Дневник Дома Поэта (отрывок). Максимилиан Волошин

19 30/III 32.

Я все лето просидел в кресле. Сперва очень болели ноги и колени. До этого, за день, как мне слечь, я съездил в Феодосию — и там встретился случайно в Центросоюзе с Гумилёвым. Я делал последние дела для приема Пшеславского и его группы художников, которые должны были, как было условлено, приехать в Коктебель лепить памятник [100 лет — зач.] «Освобождения Крыма» на месте екатерининского «Присоединения Крыма» в Симферополе. Памятник был хороший. Фигура Екатерины — Микешинская. Кругом, на пьедестале, — деятели екатерининского царствования: Потемкин, Долгоруков...

В профиль у Потемкина в руке был свиток бумаги. Он торчал в том месте, где должен бы был быть фаллос in erectio (В возбуждении (лат.)). Это была радость гимназистов. И меня в детстве водили туда товарищи показывать эту достопримечательность. Приехавши зимой 1920 года в Симферополь, я увидел памятник на месте еще не тронутым. Я был назначен в первомайскую комиссию, в которой принимал участие. В программе, составленной Крымским Исполкомом; был, между прочим, пункт: проект памятника «Освобождения Крыма» Фрунзе, которым можно было бы заменить на том же пьедестале памятник Екатерины.

В последний день заседания комиссии, на улице ночью, товарищ Бугайский — секретарь Исполкома — счел нужным поговорить со мною наедине. «Вы обратили внимание, товарищ Волошин: никто не представил проекта памятника „Освобождения Крыма“? А у меня он есть. То есть я придумал, что именно нужно изобразить, и все надписи. Нет ли у Вас знакомого художника, который мог бы мне это зарисовать? Важно только это зарисовать. Премия большая: 150 000. Мы ее получим — и я бы охотно с ним поделился. Конкурентов нет».

Мне тут же пришел в голову Пшеславский. Он был ловкий и вполне приличный рисовальщик. Он работал в Мюнтехе с Рубо над Севастопольской панорамой и вполне мог сделать проект памятника «Освобождения Крыма». Мое предложение ему понравилось. По проекту Бугайского центральной фигурой должна была быть фигура рабочего, сдирающего цепь с земного шара, с обложки немецкого журнала «International». А по краям расположены надписи из текста гимна. Проект был зарисован через 2 часа, а лепить его решили ехать на все лето в Коктебель, с группой художников, которых Пшеславский должен был привлечь для этой работы. Вот, ожидая Пшеславского с компанией художников, я и отправился, накануне их прибытия, в Феодосию, для того чтобы взять в ГПУ разрешение на право работы с натуры на всех ожидаемых и для себя самого. Не помню уже, почему — мне понадобилось зайти в контору Центросоюза. И Коля Нич, который там служил, спросил меня: «А Вы знаете поэта такого-то?» И подсунул мне карточку: «Николай Степанович Гумилёв». «Постой, да вот он сам, кажется». И в том конце комнаты я увидал Гумилёва, очень изменившегося, похудевшего и возмужавшего. «Да, с Николаем Степановичем мы давно знакомы», — сказал я.

Мы не видались с Гумилёвым с момента нашей дуэли, когда я, после его двойного выстрела, когда секунданты объявили дуэль оконченной, тем не менее отказался подать ему руку Я давно думал о том, что мне нужно будет сказать ему, если мы с ним встретимся. Поэтому я сказал: «Николай Степанович, со времени нашей дуэли прошло слишком много разных событий такой важности, что теперь мы можем, не вспоминая о прошлом, подать друг другу руки». Он нечленораздельно пробормотал мне что-то «Если я счел тогда нужным прибегнуть к такой крайней мере, как оскорбление личности, то не потому, что сомневался в правде Ваших слов, но потому, что Вы об этом сочли возможным говорить вообще».

«Но я не говорил. Вы поверили словам той сумасшедшей женщины... Впрочем... если Вы не удовлетворены, то я могу отвечать за свои слова, как тогда...»

Это были последние слова, сказанные между нами. В это время кто-то «Адмирал Вас ждет, миноносец сейчас отваливает». Это был посланный наркомси (бывшего адмирала) Немица, с которым Гумилёв в это лето делал прогулку вдоль берегов Крыма.

— я не позволял себе заболеть. Но, попав домой, решил себе разрешить поболеть 2–3 дня и слег; но, раз подогнув ноги, не мог уже встать 10 месяцев. А Гумилёв вернулся в СПБ и осенью был расстрелян по обвинению в заговоре.