Настало время, когда в нашу историю и культуру возвращаются незаслуженно забытые имена. Распавшаяся связь времен постепенно соединяется в единую цепь причин и следствий.Одним из таких утраченных, но необходимых русской культуре звеньев был замечательный поэт, глава акмеистического направления, Николай Степанович Гумилёв. Его книги не переиздавались с начала 20-х годов. Они давно уже стали библиографической редкостью, предметом охоты коллекционеров и литературоведов, занимающихся поэзией «серебряного века». Сегодня чеканные Гумилёвские стихи становятся но праву общенациональным богатством. Когда-то Андрей Платонов утверждал: «Без меня народ неполный», — это утверждение с полной правотой относится к каждому человеку, а тем более к творчески одаренному.
Отказываясь от наследства великих мастеров культуры, оказавшихся в сложную революционную эпоху по другую сторону баррикады, мы наносим ущерб прежде всего себе. Пришла пора быть более терпимыми, дальновидными.
Стихи Н. Гумилёва и сегодня не устарели и вне всякого сомнения вызовут интерес у современного читателя. Вместе с ним неизбежно пробудится интерес и к личности самого поэта.
(Создание творческой биографии Гумилёва длительный процесс, требующий усилий множества людей. Но начать эту работу нужно как можно скорее. Исчезают документы, слабеет память, умирают люди. Работы, книги о Гумилёве позволяют одним что-то узнать, другим что-нибудь исправить, а третьих подтолкнуть к продолжению.
Павел Николаевич Лукницкий стал собирать материалы по Гумилёву еще в 1923 году. Сначала для своего диплома в Петроградском университете. А потом — для потомства. Он был уверен, что наступит срок, когда все, что он смог собрать в его «Трудах и днях Н. Гумилёва», станет нужным читателям и исследователям. Этот день наступил, но Павел Николаевич его не дождался. И все равно он главный автор этой работы, а я — лишь исполняю долг перед его светлой памятью и надеюсь, что даже неискушенный читатель этих страниц сможет почувствовать, что за человек был Николай Гумилёв — поэт, путешественник и воин, а педант-литературовед отберет нужные ему выверенные факты, отмахнувшись от авторских проставок фразой Верлена: «Все прочее — литература».
Отец поэта — Степан Яковлевич Гумилёв (1836-1910) родился в селе Жолудево, Спасского уезда, Рязанской губернии, где родитель его служил в приходе дьяконом. Младший сын, Степан Яковлевич, рос и воспитывался в Рязани у старшего сына Александра. Александр учительствовал в духовной семинарии. Когда Степан подрос, брат отдал его на ученье в ту же семинарию. Родители Степана мечтали о духовном преемнике. Дочерей выдали замуж за людей духовного сословия, и старший, Александр, свою дочь выдал тоже за священника. Но по достижении восемнадцатилетнего возраста Степан Яковлевич — примерный семинарист — против желания родителей и старшего брата поступил на медицинский факультет Московского университета. В университете он находился на государственной стипендии и поэтому, окончив учебу, должен был отслужить определенный срок по назначению. В 1861 году С. Я. Гумилёв был назначен в город Кронштадт на должность военного врача.
Женат был два раза. Первым браком на москвичке А. М. Некрасовой, от которой осталась дочь Александра Степановна, по мужу Сверчкова (1872-1952).
6 октября 1876 года в селе Градницы Бежецкого уезда С. Я. Гумилёв сочетался вторым браком с Анной Ивановной Львовой (1854 — 1941), с которой познакомился и Кронштадте у брата Лини Ивановны контр-адмирала Л. И. Лыюца.
О предках поэта со стороны матери. Иван Яковлевич Милюков наследовал имение отца, князя Милюка, Слепнево. Затем имение перешло к его дочери, которая вышла замуж за Л. В. Львова. Сын супругов Львовых дед почта — И. Л. Львов ч браке имел пятерых детей двух сыновей и трех дочерей. Старший, Я. И. Львов, служил в пехотном полку, был женат на помещице и, выйдя в отставку, жил в ее имении. Лев Иванович служил во флоте в течение 35 лет, по отставке и чине контр-адмирала получил в наследство от отца имение. Умер в 1908 году, оставив усадьбу Сленнево трем сестрам, в том числе матери поэта.
После рано умершей дочери у супругов Гумилёвых родился сын Дмитрий (1884-1922), который но окончании военного училища был офицером, а по отставке служил в основном земским чиновником в Тверской губернии.
3 апреля 1886 г. по старому стилю, в Кронштадте, в доме Григорьевой но Екатерининской улице у А. И. и С. Я. Гумилёвых родился сын Николай.
15 апреля 1886 г. был крещен на дому священником Кронштадтской госпитальной Александрониевской церкви. Крестным отцом стал Л. И. Львов, дядя поэта по матери. Крестной матерью Л. С. Сверчкова, сводная сестра поэта.
Высочайшим приказом № 294 от 9 февраля 1887 г. С. Я. Гумилёв был произведен в статские советники и уволен но болезни от службы «с мундиром и пенсионом».
К этому времени Гумилёвы присмотрели дом в Царском Селе на улице Московской. Тогда многие отставные военные, как и представители обедневшей аристократии, селились со своими семьями в этом уездном городке, представляя собой неопасную лояльную прослойку общества, соседствующую с летней царской резиденцией, впрочем, отгороженную от нее невидимым, но остро ощущаемым «табу».
Мать Гумилёва рассказывала, что сын ее, Николай, родился маленьким и худеньким и до десятилетнего возраста был очень слаб здоровьем. Страдал сильными головными болями. Доктор Квицинскнй определил у него, по ее выражению, «повышенную деятельность мозга». Ребенок необычайно быстро воспринимал внешние явления, и наступавшая вслед за тем реакция ослабляла его так, что вызывала глубокий сон. Тяжко, например, действовал на пего уличный шум: грохот экипажей, конок, звонки трамваев. И после прогулок, особенно городских, он чувствовал себя совершенно больным. Чтобы облегчить его страдания, ему постоянно закладывали в уши вату. Только позже, в Тифлисе, в 15-летнем возрасте головные боли и следовавшая за ними сонливость прекратятся окончательно. Попав на Кавказ, он писал о любви к горным ущельям, находя в их тишине и мраке схожесть с состоянием своей души.
Как и вы, душа упряма,
Как и вы, душа мрачна,
Как и вы, не любит шума,
Ее манит тишина...
крепко привязалась к мальчику за его покладистость, ласковость, кроткий прав и жила у Гумилёвых четыре года. Гувернантки, позже, менялись часто, но не из-за мальчика, а потому что скучали в тихом Царском Селе и еще более тихом, почти замкнутом, доме, где гостями бывали пожилые, любившие поиграть в винт, люди большей частью представители медицинского мира. Среди них бывал главный врач дворцового госпиталя К. М. Данчич, постоянно лечивший ребенка.
Был вечер тих. Земля молчала.
Едва вздыхали цветники.
Да от зеленого канала
Взлетая, реяли жуки.
Ахматова считала, что в этой строфе — ощущение Царского Села. Мальчик немного окреп, поздоровел, он научился холить и говорить. Недостаток в произношении чувствовался всегда, но в раннем детстве он был особенно заметным. Буквы «л» и «р» Гумилёв сначала совсем не произносил, а глухой выговор и какое-то усилие при произношении слов у него остались навсегда, несмотря на все упражнения, которые он впоследствии предпринимал, чтобы избавиться от этого недостатка.
В 1890 г. Гумилёвы купили усадьбу по Николаевской железной дороге — Поповку. Усадьба была небольшой: два дома, флигель, пруд и вокруг него парк. Парк обрамлялся хвойным лесом.
Не в одном стихотворении Гумилёв обращается к своему детству. И строфа:
Цветы, что я рвал ребенком
В зеленом драконьем болоте,
Живые, на стебле тонком,
О, где вы теперь цветете?
- по словам Ахматовой, — о Поповке.
В течение десяти лет Гумилёвы проводили в Поповке сначала только летние месяцы, а потом, с поступлением детей в гимназию, и зимние каникулы.
Летом всей семьей играли в саду, гуляли в парке, купались в пруду, зимой катались с гор на санках, строили катки, чистили от снега дорожки для прогулок, лепили снежные городки. Вечерами читали вслух. На шестом году Коля выучился читать.
Первые попытки литературного творчества относятся именно к этому времени. Мальчик сочинял басни, хотя и не умел еще их записывать. Потом научился писать, стал сочинять и стихи.
Отрывок из стихотворения шестилетнего Гумилёва со слов Ахматовой («Труды и дни Н. Гумилёва», т. II):
Живала Ниагара
Близ озера Дели,
Любовью к Ниагаре
Вожди все летели.
«Ниагара», «Дели»... может быть, уже и понятия: «вожди», «летели».
Весною 1898 г. Гумилёв выдержал экзамен в приготовительный класс Царскосельской гимназии, директором которой в то время был Георгиевский, а экзаменатором — Мухин. Перед экзаменами сомневался в своих познаниях и делился по секрету сомнениями с гувернанткой. Однако на экзаменах отвечал совершенно спокойно, без всякого волнения, и оказалось, что он все хорошо знает.
Занятия в гимназии все же утомляли мальчика. Иногда он засиживался до одиннадцати ночи за списыванием с книги и выучиванием наизусть тропарей. В конце осени заболел бронхитом. Доктор Данчич предписал ему определенный режим — выходить на улицу не раньше двенадцати дня, когда уже тепло. А доктор Квицинский нашел, что ему вообще рано так усиленно заниматься. Тогда родители взяли сына из гимназии и пригласили домашнего учителя. Мальчик стал заниматься дома под руководством студента физико-математического факультета Баграпия Ивановича Газалова. Студент остался с воспитанником и летом. Не сумев привить ему любви к математике, он, тем не менее, поладил с мальчиком, был с ним в большой дружбе, и, не поехав на каникулы в свой родной Тифлис, с удовольствием прожил у Гумилёвых в Поповке весь дачный сезон.
Осенью Гумилёвы переехали из Царского Села в Петербург, наняли квартиру в доме Шамина на углу Дегтярной и 3-й Рождественской улиц.
Всю зиму Баграпий Иванович готовил Гумилёва к вступительным экзаменам в гимназию Гуревича — знаменитого педагога и директора Собственных учебных заведений.
Мальчик увлекся зоологией и географией. Дома развел разных животных — морских свинок, белых мышей, птиц, белку. Студент подарил ему книгу с надписью: «Будущему зоологу», и в шутку называл его Лобачевским. А когда дома читали описания какого-нибудь путешествия, Гумилёв всегда следил по карте за маршрутом путешественников.
При этом сочинение басен не прекратилось. Наоборот, он уже сам записывал их крупными детскими буквами, был чрезвычайно чуток, прислушивался ко всему новому, и про породу всего, что его заинтересовывало, говорил или писал басни. Никто тогда на его сочинения не обращал внимания, не придавал им никакого значения, и они терялись...
Хотя Гумилёв занимался уже самостоятельно, курс обязательного гимназического обучения не вызывал у него активного интереса, и говорить об особых успехах в учебе было бы преувеличением. Ходил в гимназию без рвение Равнодушие к регулярным занятиям ловко компенсировал наверстыванием упущенного в короткие сроки и, быстро отрешась от учебы, все более погружался в чтение. Всегда любил первую свою книжку — сказки Андерсена. Ребенку повезло: художественной литературы специально для маленьких детей, да и для младших школьников, не издавалось. Вот только сказки. А плохие книжки ему не давали.
Ахматова вспоминает, как тщательно хранил Гумилёв книгу сказок и как, будучи уже знаменитым поэтом, любил перечитывать эти сказки в Царском Селе.
Летом 1897 г. отдых в Поповке был прерван — вся семья поехала в Железноводск, потому что по предписанию врачей отец Гумилёва вынужден был пройти длительный курс лечения. Мальчик не любил традиционные прогулки вокруг Железной горы или экскурсии в Кисловодск и Пятигорск. Он любил читать. А еще устраивал баталии всех родов войск, захватив из дому изрядную коллекцию оловянных солдатиков, изредка вовлекая в эти игры старшего брата, но чаще, тренируя своих «солдат» в храбрости и бесстрашии, придумывал сложные военные операции, сражаясь сам за обоих противников. Или же он уединялся в курортном парке с книгой.
По возвращении в Петербург Гумилёвы поселились в новой квартире на Невском проспекте, 93.
Гумилёв начал занятия во втором классе гимназии Гуревича, начал, как всегда, равнодушно — спокойно. Зато увлек оловянными солдатиками своих сверстников. Устраивались примерные сражения, в которых каждый гимназист выставлял целую армию солдатиков.
На этой почве он сблизился с товарищами. Организовал с ними «Тайное общество», где играл роль Брамы — Тамы. В здании гимназии, в людской, в заброшенном леднике, в пустом подвале, в помещении амосовской печи устраивались собрания членов «общества» при свечах, в самой конспиративной обстановке. Мальчишки были «помешаны» на тайных ходах, на подземельях, на заговорах и интригах. Выстукивали в домах стены, лазили по подвалам и чердакам, искали клады, разочаровывались и снова увлекались. Все это продолжалось и в Поповке.
В деревне свободные дома сдавались за небольшую плату, и летом там собиралось целое общество гимназистов.
При всех своих увлечениях мальчик много читал. Прочел все, что было дома и у друзей. Тогда родители договорились со знакомым букинистом. Писатели Гумилёва в этот период — Майн Рид, Жюль Берн, Фенимор Купер, Гюстав Эмар. Его книги — «Дети капитана Гранта», «Путешествие капитана Гаттераса». Его комната, хотя и более просторная, чем в прежней квартире, вся увешанная его же рисунками, переполнялась животными, оловянными солдатиками и книгами, книгами...
Приключенческая литература, наверное, оказала свое влияние на вкусы и мечты мальчика. Он постоянно говорил об Испании и Китае, об Индии и Африке и писал стихи и прозу. Но, наверное, и рассказы отца о его плаваниях по морям-океанам не могли пройти бесследно.
Кроме того, дядя Гумилёва — контр-адмирал — рассказывал военные истории о Колином прапрадеде Иване Яковлевиче Милюкове, участнике осады и штурма Очакова при Потемкине, и не менее впечатляющие истории о прадеде Коли по Другой, материнской, линии Якове Алексеевиче Викторове: тот участвовал в сражении под Аустерлицем, был доставлен своим денщиком в Россию и, лишившийся зрения, дожил до ста с лишним лет...
Неизвестно, собирался ли поэт писать про предка-«очаковца», но цикл стихов о Наполеоне пытался писать в юности и в Париже говорил об этом же. Ахматова («Труды и дни Н. Гумилёва») читала по памяти отрывки:
Я вечером сяду,
Про век Наполеона
И пронесут знамена
На ступенях балкона
Я их не увижу.
И еще:
Мой прадед был ранен под Аустерлицем
Чтоб долгие, долгие годы томиться
В унылом и бедном поместье своем.
С нетерпением дождавшись весны и перейдя в третий класс, Гумилёв снова на воле, в Поповке. Он вырос, окреп и заменял теперь все чаще и чаще игры в солдатиков «живыми» играми с товарищами в индейцев, в пиратов, в ковбоев. Играл самозабвенно. Одно время выполнял роль Нэна-Саиба — героя восстания сипаев в Индии в восьмидесятые годы. Он даже требовал, чтобы его так и называли. Потом стал Надодом Красноглазым — героем одного из романов Буссенара. По «чину» ему полагалось быть «кровожадным». Но кровожадность никак у него не получалась. Однажды мальчики собрались жарить на костре пойманных карасей. В возмездие за проигрыш в какой-то игре один из товарищей предложил Коле откусить живому карасю голову. Процедура не из приятных. Но тот, для поддержания своей репутации «кровожадного», мужественно справился с задачей, после чего от роли Надода Красноглазого отказался.
Один из гимназических товарищей — Л. А. Ломан рассказывал, что комната Гумилёва в Петербурге была загромождена картонными латами, оружием, шлемами и разными другими доспехами. И все росла его любовь к животным. Пробудившаяся в раннем детстве, она жила в нем всегда. Попугаи, собаки, тритоны были постоянными обитателями в доме Гумилёва.
Из справки Ахматовой Лукницкому
«В июле 1925 г. я была в Бежецке у А. И. Гумилёвой. Она охотно говорила со мной о Н. С. Там же я видела две интересные фотографии: остров на пруде в Поповке и группу детей в лодке (Гумилёв и Красное...). Смотрите воспоминания Лемана...»
Родители давали обыкновенно каждому из участников игр по лошади, и тем нетрудно было воображать себя ковбоями или индейцами. Гумилёв носился и на оседланных, и на неоседланных лошадях и смелостью своей вызывал восторг товарищей. В центре пруда был островок-обычное место сражений. Компания делилась на два отряда: один защищал остров, другой брал его штурмом. Во всех этих играх Гумилёв выделялся абсолютно взрослой храбростью при всей своей милой наивности, и резкой вспыльчивостью, при бесконечной доброте. А за чрезвычайной гордостью его скрывалась крайняя застенчивость... Он пользовался неизменной, сопряженной с уважением, любовью товарищей, и авторитет его во всех случаях был непоколебим.
Все эти игры не мешали Гумилёву заниматься серьезным чтением. В его каникулярном багаже появился Пушкин. И читал он Пушкина не только сам: он заставлял читать Пушкина всех своих товарищей. И все больше и больше увлекался собственными сочинениями. У него уже была целая тетрадка стихов. Писал увлеченно и самого близкого из друзей — Лемана тоже склонил к занятиям поэзией.
«Руслан и Людмила», «Жизнь за царя» в Мариинском. Островский — в Александрийском. «Потонувший колокол» Гауптмана, Шекспир — в Малом... В личной библиотеке к Пушкину и Лермонтову прибавились очень полюбившийся ему Жуковский, Лонгфелло — «Песнь о Гайавате», Мильтон — «Потерянный рай» и «Возвращенный рай», Колридж «Поэма о старом моряке», которую впоследствии поэт перевел сам, Ариосто — «Неистовый Роланд»...
В гимназии издавался рукописный литературный журнал. Гумилёв поместил в нем свой рассказ. Это было нечто вроде его любимого «Путешествия Гаттераса». Там фигурировали северное сияние, затертый льдами корабль, белые медведи. По книгам издателя Гербеля и выпускам «Русской классной библиотеки» под редакцией Чудинова, которые Гумилёв скупал и прочитывал все подряд, он составлял конспекты, и теперь уже не отец ему про плавания тот все чаще и тяжелее прихварывал, — а он отцу «делал доклады» о современной литературе. Причем, Степан Яковлевич всегда отмечал, что сын говорит хорошо — не волнуясь, спокойно, а главное, логично, что он имеет все задатки будущего лектора. Гумилёву тогда лет двенадцать было...
Прошел еще один год — следующий класс. Лето — в Поповке, осень — в Петербурге. Написал большое стихотворение «О превращениях Будды».
Наиболее близкими гимназическими товарищами были, по рассказам матери поэта, уже упомянутый Лев Леман, Владимир Ласточкин — сын польского нотариуса, Леонид Чернецкий сын обедневшей помещицы Псковской губернии, Борис Залшупин — сын архитектора из Варшавы, Дмитрий Френкель — сын петербургского доктора. Федор Стевен — сын начальника императорского кабинета.
Отец поехал сначала в Славянск на лечение, потом в Тифлис — устраиваться, а детей с матерью отправил в кумысолечебницу Подстепановка, за пятнадцать ки.юметров от Самары. На кумысе Гумилёвы прожили до 11 августа и выехали из Подстепановки пароходом по Волге до Астрахани, затем — по Каспийскому морю до Баку, наконец из Баку в Тифлис — поездом.
Комфортабельная квартира с печами, отделанными изразцами, с двойными оконными рамами, с редким в Тифлисе электрическим освещением и со всеми прочими удобствами — находилась в каменном роскошном доме. Дом был угловым и выходил на две живописные зеленые улицы. Два подъезда дома обслуживались двумя швейцарами.
В связи с переездом Гумилёв поступил второй раз в четвертый класс, во 2-ю Тифлисскую гимназию. Проучился в ней полгода, а 5 января 1901 г. родители перевели его в 1-ю Тифлисскую мужскую гимназию, находившуюся на
Головинском проспекте (ныне проспект Руставели). Она тогда считалась лучшей гимназией в Тифлисе.
В гимназии у Гумилёва появились за полгода друзья — братья Кереселидзе. За зиму Степан Яковлевич сумел приобрести небольшое, в 60 десятин, имение Березки в Рязанской губернии, неподалеку от места, где сам родился, и от Рязани, где прошло его семинарское детство. Как каждого человека на склоне лет, его, наверное, потянуло в родные места. Но все-таки, скорее, климат да живительная природа, кои помнил он и коими наслаждался в детстве, определили этот выбор. Северным детям был необходим здоровый отдых с нежарким летом.
— это грибы и ягоды, речка — купания, луга — чудные цветы и травы, парное молоко. Да еще прогулки на велосипеде, верховая езда. Раздолье детям!
В стихотворениях поэта можно встретить и волчец, и мать-и-мачеху, и лопух, и изумрудный сок трав, и медом пахнущие луга, и придорожный куст, и поясок — мостик, перетянувший реку, и крест, вознесенный над церковью. И все это из «березовского» детства...
25 мая 1901 г. Гумилёвы отправились в имение, прожили там лето и к 1 сентября вернулись в Тифлис.
Пятый класс гимназии. Успехи, как всегда, средние, а по греческому — никакие. Весною назначена переэкзаменовка на осень. С этим Гумилёв уехал, нимало, впрочем, не огорчившись, в Березки. Там, как всегда, читал, совершенствовался в верховой езде и сочинял стихи о Грузии и о любви. А за две недели до начала занятий поехал один из Березок в Тифлис и окунулся в самостоятельную жизнь. Приключения в дороге, ощущение себя взрослым бесконечно интереснее экзамена. Тем не менее, успешно его выдержал.
Читал в тот период Надсона и, подражая ему, писал в девичьи альбомы:
Грудь наболевшая замрет?
Когда ж покоем мне насладиться
В сырой могиле придет черед?
Но, несмотря на подобные стихи, Гумилёв, как уже говорилось, был отнюдь не нытиком и не пессимистом. Он был занят самообразованием, был целеустремлен и вскоре, как раз в начале сентября, выступил в тифлисской газете с собственным стихотворением «Я в лес бежал из городов». Газета называлась «Тифлисский листок». Эта публикация доставила автору не только удовольствие. Она утвердила его в превосходстве перед друзьями, в причастности к высшему назначению, к поэзии. И хотя внешне он не кичился, не зазнавался перед товарищами, тем паче, что литературных сверстников в Тифлисе у него не было, он окончательно определил свой путь.
— Берцовым, Борисом и Георгием Легранами, Крамелашвили, Глубоковским /художником/. Продолжал поддерживать отношения и с братьями Кереселидзе.
Самостоятельная жизнь Гумилёву вполне понравилась, и он весною следующего года остался в Тифлисе, в то время как семья уехала в Березки.
Остался жить у приятеля по гимназии — Борцова. Взял репетитора по математике и сдал экзамены за шестой класс. В это время расширился круг его интересов. Он увлекся астрономией, стал брать уроки рисования, совершал массу прогулок в горы и на охоту. Зачитывался В. Соловьевым, полюбил Н. Некрасова. Иногда посещал вечеринки с танцами у друзей дома — Линчевских. К танцам относился пренебрежительно. Отличался серьезностью поведения. Свою необычную внешность старательно совершенствовал изысканными манерами. Как раз у Линчевских и начались встречи и дружба с Воробьевой и Мартене. Одни и те же стихи посвящал обеим. Это, кстати, с ним происходило частенько и позже.
Подруга Гумилёва О. А. Мочалова рассказывала, что он вполне мог посвящать одно и то же стихотворение нескольким женщинам, говоря каждой, что это только ей.
С одной из тифлисских девушек, Воробьевой, видимо, отношения сложились более серьезные, потому что после переезда в Царское Село Гумилёв переписывался с ней, посылал ей стихи. Позже она с родителями переехала в Петербург и вскоре умерла от тифа. К сожалению, ее имя пока установить не удалось.
«Н. С. Г. в мягкой войлочной шляпе, с ружьем (период кавказский)». (Имеется в виду вторая фотография, которую видела Ахматова у матери Гумилёва — В. Л.). К этому же периоду А. И. (мать Гумилёва — В. Л.) относит два женских имени: Воробьева и Л. Мартене. А. И. определенно помнит, что стихотворение о чаше Грааль было напечатано в какой-то газете»
В то время большая часть тифлисской молодежи была настроена прогрессивно, революционно. И там, под влиянием товарищей, в особенности одного из братьев Легранов, который снабжал политической информацией своих друзей. Гумилёв увлекся — как он всегда быстро чем-нибудь увлекался — на этот раз политикой. Начал изучать «Капитал» Маркса. И летом на каникулах, в Березках, между тренировками в верховой езде и чтением левой политической литературы, стал вести агитацию среди рабочих поселка, а так как с детства воспитывал в себе необходимость учить, поражать, вести за собой, сплачивать вокруг себя единомышленников, словом — лидерствовать, то и с рабочими — мельниками это удалось. Естественно, это вызвало серьезные неприятности со стороны губернских властей, и гимназисту пришлось даже покинуть Березки.
Но увлечение политикой оказалось неглубоким. Гумилёв никогда больше к политике не возвращался и не стремился в нее вникать. То же произошло и чуть позже. Когда началась русско-японская война, он, насмотревшись на расклеенные по стенам домов и в витринах магазинов мажорные картинки «победоносных» военных действий русской армии, решил, как гражданин и патриот России, непременно ехать добровольцем на фронт. Родным и друзьям с трудом удалось его отговорить, втолковав ему всю бессмысленность бойни на Дальнем Востоке.
Но, кажется, он так ничего и не понял ни тогда, ни позже. Вот еще несколько примеров его политической наивности.
«Сейчас получил № «Раннего утра» с моей «Гиеной» и очень благодарю Вас за напечатание ее. Сама газета мне показалась симпатичной, но я настолько наивен в делах политики, что так и не понял, какого она направления...»
Из дневника Лукницкого
2.04.1925.
В дни февральской революции АА (так в дневниках Лукницкий помечает имя Ахматовой — В. Л.) бродила по городу одна («убегала из дому»). Видела манифестации, пожар охранки, видела, как князь Кирилл Владимирович водил присягать полк к Думе. Не обращая внимания на опасность, ибо была стрельба. бродила и впитывала в себя впечатления.
...Николай Степанович отнесся к этим событиям в большой степени равнодушно... 26 или 28 февраля он позвонил АА по телефону, сказал: «Здесь цепи, пройти нельзя, а потому сейчас поеду в Окуловку» ...«Он очень об этом спокойно сказал — безразлично, — добавила АА -... все-таки он в политике мало понимал...»
Я говорю, что 18-й год был особенно плодотворным для Гумилёва. АА объясняет: «Этот год был для Николая Степановича годом возвращения к литературе. Он надолго от нее был оторван войной... И ему казалось, что вот теперь все для него идет по старому, что он может работать так, как хочет — революции он еще не чувствовал, она еще не отражалась в нем»...
Осип Эмильевич: «Я помню его слова: «Я нахожусь в полной безопасности, я говорю всем открыто, что я монархист. Для них /т, е. для большевиков/ самое главное — это определенность. Они знают это и меня не трогают».
АА: «Это очень характерно для Николая Степановича. Он никогда не отзывался пренебрежительно о большевиках».
Р. Д. Тименчик в публикации «Неизвестных писем Н. С. Гумилёва»/«Известия Академии наук СССР», серия литературы и языка, т. 46 № 1, 1987/ подчеркивает, что «...Гумилёв сознательно ограничивал переписку внутрилитературной проблематикой, исключив из ноля своего зрения новости общественной жизни, борьбу думских группировок, публицистические и философские трения. Политика появлялась в его письмах только как материал для шуточных метафор. По письмам Гумилёва создается облик человека, живущего «для русской поэзии», как сказано в послании М. Л. Лозинскому из Лондона».
гимназии о помещении его сына, ученика седьмого класса 1-й Тифлисской гимназии Н. С. Гумилёва, в седьмой класс, «в который он по своим познаниям переведен».
В Царском Селе Гумилёвы сняли квартиру — на углу Оранжерейной и Средней улиц. Тут же одну из комнат Гумилёв превратил в «морское дно». Он выкрасил стены под цвет морской воды, нарисовал на стенах русалок, рыб, разных морских чудищ, подводные растения, посреди комнаты устроил фонтан, обложив его диковинными раковинами и камнями.
Директор Николаевской Царскосельской гимназии И. Ф. Анненский вакансий для экстернов не имел, и 11.07.1903 г. Николай Гумилёв был определен интерном, однако, с разрешением ему, в виде исключения, жить дома. Ему было выдано свидетельство № 1320 от 21 августа 1903 г. об учении в 1-й Тифлисской гимназии, за подписями исполняющего обязанность директора гимназии М. Карпинского, а также членов и секретаря Педагогического совета.
24 декабря 1903 г. Гумилёв познакомился с Анной Горенко, будущим поэтом Анной Ахматовой. Вторая их встреча произошла вскоре на катке. Некоторые стихи Гумилёва этого периода были посвящены А. Горенко и позже вошли в его первый сборник «Путь конквистадоров». На экземпляре сборника, подаренном Ахматовой П. Н. Лукницкому, они помечены ее рукою — «мне».
Тогда же Гумилёв начал жадно читать новейшую литературу, увлекся русскими модернистами — К. Бальмонтом и В. Брюсовым.
«Жемчуга» 1910 г. появилась строфа:
С тобою нашли мы карниз.
Где звезды, как горсть виноградин,
Стремительно падали вниз