Поэт на войне. Часть 2. Выпуск 6. Евгений Степанов (страница 2)

Продолжим чтение воспоминаний В. А. Карамзина:

"... На обширном балконе меня встретил совсем мне незнакомый дежурный по полку офицер и тотчас же мне явился. "Прапорщик Гумилёв", — услышал я среди других слов явки и понял, с кем имею дело.

Командир полка был занят, и мне пришлось ждать, пока он освободится. Я присел на балконе и стал наблюдать за прохаживающимся по балкону Гумилёвым. Должен сказать, что уродлив он был очень. Лицо как бы отекшее, с сливообразным носом и довольно резкими морщинами под глазами. Фигура тоже очень невыигрышная: свислые плечи, очень низкая талия, малый рост и особенно короткие ноги. При этом вся фигура его выражала чувство собственного достоинства. Он ходил маленькими, но редкими шагами, плавно, как верблюд, покачивая на ходу головой...

- А вот, скажите, пожалуйста, правда ли это, или мне так кажется, что наше время бедно значительными поэтами? — начал я. — Вот, если мы будем говорить военным языком, то мне кажется, что "генералов" среди теперешних поэтов нет.

- Ну нет, почему так? — заговорил с расстановкой Гумилёв. — Блок вполне "генерал-майора" вытянет.

- Ну а Бальмонт в каких чинах, по-вашему, будет?

- Ради его больших трудов ему "штабс-капитана" дать можно.

— сказал я, — и остальным приходится повторять старые комбинации.

- Да, обычно это так, но бывают и теперь открытия новых рифм, хотя и очень редко. Вот и мне удалось найти шесть новых рифм, прежде ни у кого не встречавшихся.

На этом наш разговор о поэзии и поэтах прервался, так как меня позвали к командиру полка...

При встрече с командиром четвертого эскадрона, подполковником А. Е. фон Радецким, я его спросил: "Ну, как Гумилёв у тебя поживает?" На что Аксель, со свойственной ему краткостью, ответил: "Да-да, ничего. Хороший офицер и, знаешь, парень хороший". А эта прибавка в словах добрейшего Радецкого была высшей похвалой.

Под осень 1916 года подполковник фон Радецкий сдавал свой четвертый эскадрон ротмистру Мелик-Шахназарову. Был и я у них в эскадроне на торжественном обеде по этому случаю. Во время обеда вдруг раздалось постукивание ножа о край тарелки и медленно поднялся Гумилёв. Размеренным тоном, без всяких выкриков, начал он свое стихотворение, написанное к этому торжеству. К сожалению, память не сохранила мне из него ничего. Помню только, что в нем были такие слова: "Полковника Радецкого мы песнею прославим..." Стихотворение было длинное и было написано мастерски. Все были от него в восторге. Гумилёв важно опустился на свое место и так же размеренно продолжал свое участие в пиршестве. Все, что ни делал Гумилёв — он как бы священнодействовал.

и славной кончины, он встал перед нами во весь свой духовный рост, и мы счастливы, что он был в рядах нашего славного полка..."

Воспоминания В. Карамзина почти полностью подтверждаются обнаруженными в РГВИА документами. Их встреча произошла на балконе фольварка Рандоль 12 апреля 1916 года, когда Гумилёв дежурил по полку. Ошибся Карамзин лишь в дате передачи эскадрона Радецким. В том же приказе №106 от 12 апреля было сказано: "§2. Предписываю Подполковнику Радецкому сдать, а ротмистру Мелик-Шахназарову принять 4-й эскадрон на законном основании и о сдаче и приеме донести" [54]. 16 апреля ротмистр Мелик-Шахназаров вступил в командование 4-м эскадроном: "Приказ №110. Командир 4 эскадрона Подполковник Радецкий и ротмистр Мелик-Шахназаров рапортовали от 15 сего апреля за №№38 и 7 донесения: первый о сдаче, а последний о приеме 4 эскадрона во всем на законном основании. Означенные перемены внести в послужные списки названных штаб и обер-офицеров" [55]. 1 мая 1916 г. Радецкий отбыл в отпуск [56], а накануне, 30 апреля, состоялись его проводы, о которых вспоминал В. Карамзин.

О первом месяце службы Гумилёва в 5-м гусарском полку имеются воспоминания и командира эскадрона Ее Величества (ЕВ) ротмистра Сергея Топоркова [57]:

"... Н. С. Гумилёв, в чине прапорщика полка, прибыл к нам весной 1916 года, когда полк занимал позиции на реке Двине, в районе фольварка Рандоль. Украшенный солдатским Георгиевским крестом, полученным им в Уланском Ее Величества полку в бытность вольноопределяющимся, он сразу расположил к себе своих сверстников. Небольшого роста, я бы сказал непропорционально сложенный, медлительный в движениях, он казался всем нам вначале человеком сумрачным, необщительным и застенчивым. К сожалению, разница в возрасте, в чинах и служба в разных эскадронах, стоявших разбросанно, не дали мне возможности ближе узнать Гумилёва, но он всегда обращал на себя внимание своим воспитанием, деликатностью, безупречной исполнительностью и скромностью. Его лицо не было красиво или заметно: большая голова, большой мясистый нос и нижняя губа, несколько вытянутая вперед, что старило его лицо. Говорил он всегда тихо, медленно и протяжно.

Так как в описываемый период поэтическим экстазом были заражены не только некоторые офицеры, но и гусары, то мало кто придавал значение тому, что Гумилёв поэт; да кроме того, больше увлекались стихами военного содержания. Командир полка, полковник А. Н. Коленкин, человек глубоко образованный и просвещенный, всегда говорил нам, что поэзия Гумилёва незаурядная, и каждый раз на товарищеских обедах и пирушках просил Гумилёва декламировать свои стихи, всегда был от них в восторге, и Гумилёв всегда исполнял эти просьбы с удовольствием, но признаюсь, многие подсмеивались над его манерой чтения стихов. Я помню, он читал чаще стихи об Абиссинии, и это особенно нравилось Коленкину. Среди же молодых корнетов были разговоры о том, что в Абиссинии он женился на чернокожей туземке и был с нею счастлив, но насколько это верно — не знаю.

и войне. С гордостью носил Гумилёв полковой нагрудный знак и чтил традиции полка. В №144 газеты "Россия и Славянство" от 29 августа 1931 г. помещена репродукция рисунка Гумилёва, на которой он изображен сидящим на фантастическом орудии под эскадронным значком 4-го эскадрона, в котором он служил.

Когда при кавалерийских дивизиях стали формировать пешие стрелковые дивизионы, то Гумилёв вместе с другими был назначен в стрелковый дивизион [58], которым командовал подполковник М. М. Хондзынский. В этом дивизионе Гумилёв продолжал службу, сохраняя постоянную связь с полком".

Комментируя эти воспоминания, Г. П. Струве писал [59]: "Говоря о "рисунке Гумилёва", напечатанном в "России и Славянстве", полковник С. А. Топорков ошибался: рисунок этот принадлежал не Гумилёву, а Н. С. Гончаровой, изобразившей его верхом на жирафе в форме "черного гусара". Рисунок был получен Л. И. Львовым для воспроизведения от самой художницы. Теперешнее местонахождение его нам неизвестно. Воспроизвести его по газетной репродукции не представляло смысла". Как говорится, частично "не правы оба". На самом деле в газете представлены две приведенные здесь акварели Н. Гончаровой (к сожалению, неважного качества), по-видимому, составлявшие "триптих" с известным ее акварельным портретом Гумилёва, пишущего стихотворение "Голубая беседка..." [60].

Акварели Н. Гончаровой, помещенные в газете "Россия и Славянство".

Упоминаемые Топорковым стихотворные экспромты практически не сохранились. Лишь в архиве П. Н. Лукницкого был обнаружен один такой экспромт, адресованный "Командиру 5-го Александрийского полка" [61].

Порой промчится метеор.

Мелькнув на миг на темном фоне,

Он зачаровывает взор.

Таким же точно метеором,

Пред нашим изумленным взором

И вы явились пред полком.

И, озаряя всех приветно,

Бросая всюду ровный свет,

И — верьте — незабвенный след.

Гумилёв не стал продолжать "Записки кавалериста". И причина этого вряд ли связана с тем, о чем пишет Лукницкий в "Трудах и днях" [62]: "Недоволен своим пребыванием в полку и жалуется на низкий культурный уровень офицеров... После вступления Н. Г. в 5-й Александрийский Гусарский полк полковое начальство, недоброжелательно и подозрительно относившееся к "писательству", запретило Н. Г. печатать "Записки кавалериста"". "Жалуется на низкий культурный уровень офицеров" — это слишком "по-советски", не представляю себе Гумилёва "жалующимся", тем более, на "низкий культурный уровень". Да и приведенные выше воспоминания двух его сослуживцев как-то не вяжутся с утверждением Лукницкого, а на самом деле той, чьим рупором он являлся — Ахматовой. Повторился, как мне кажется, "африканский сюжет" — непонимание и неприятие Ахматовой тех сторон жизни своего мужа, которые для него самого были самыми важными, определяющими его путь. Отсюда попытка найти упрощенные решения, своеобразная женская ревность к тому, что сама она принять не могла.

Продолжения "Записок кавалериста" не последовало просто потому что, с моей точки зрения, эта тема себя исчерпала. Документальная военная проза была завершена, и надо было искать другие формы самовыражения. И за оставшиеся военные годы Гумилёв нашел их для себя в драматургии, видимо, война к этому располагала. Все его три основные драматические произведения были написаны чуть более чем за два оставшихся года войны: "Дитя Аллаха", "Гондла" и "Отравленная туника". А стихи — никогда не прекращались. Только они стали — другими. Даже недоброжелатели Гумилёва единодушно признают, насколько вырос Гумилёв, автор "Костра", "Шатра" и "Огненного столпа", — как поэт. И причину этого, как мне кажется, следует искать в четырех годах, проведенных им на войне.

Однако задачей автора было не создавать умозрительных конструкций, не "домысливать" за своего героя. Просто хотелось закрыть "белое пятно" биографии Гумилёва [63], проследить весь его боевой путь. Хотя сохранилось очень немного личных свидетельств об этих годах (кроме редких писем, о которых будет сказано ниже), однако хранящиеся в архивах документы позволили исчерпывающе проследить весь этот путь, достаточно точно воссоздать период его службы в Гусарском полку, узнать, в каких боевых операциях он участвовал, и что этому сопутствовало.

видимо, вскоре после встречи с штаб-оруженосцем поручиком В. А. Карамзиным, Гумилёв покинул тихий фольварк Рандоль, — с 12 апреля эскадроны гусар сменили в окопах на берегах Двины драгун и заняли боевой участок от Лавренской (Лаури) до реки Иван. "13 апреля. Смена прошла в полной тишине, неприятель слышно укрепляет свои позиции; днем в направлении д. Ружа был замечен привязной аэростат; неприятель изредка обстреливает тяжелой и легкой артиллерией ж. д. и фольварк Авсеевку. [...] 14 апреля. Неприятель одиночными выстрелами артиллерии обстреливает ф. Ницгаль. По ф. Авсеевка выпущено 4 тяжелых снаряда. Наша артиллерия отвечала. Опять поднимался неприятельский аэростат. Пролетел один наш и один неприятельский аэроплан [...] 15 апреля. Противник бдителен; на ночь усиливает караулы, светит ракеты; ночью на берегу Двины выставлен флаг (красный, белый, черный). По ст. Ницгаль выпущено ночью 2 снаряда. Наша отвечала" [64]. Это выписки из журнала военных действий. Станция Ницгаль и ф. Ницгаль — современные железнодорожная станция и село Ницгале. В Ницгале на берегу Двины до сих пор стоит хорошая цель для артиллерии — красивый высокий костел, построенный в 1861 году. Фольварк Авсеевка располагался севернее на берегу Двины, напротив современной железнодорожной станции Сергунта. От него сохранилась упоминаемая в документах роща, старый заросший пруд. Старинные постройки исчезли, — местные жители помнят, что почти все сгорело или было разрушено еще в Первую мировую войну. Во многих местах на берегах Даугавы угадываются остатки старых окопов.

Железнодорожная станция Ницгале и костел на берегу Двины в Ницгале.

Взаимная перестрелка, не приносящая ощутимого вреда ни одной из сторон, продолжалась до 20 апреля. "21 апреля. Окопные работы у нас и у них ночью. Днем — артиллерия, они по Буйвеско — Ницгале, мы по Руже и землянкам. Пролетел "Илья Муромец". [...] 22 апреля. Днем мы зажгли Руже, где у немцев был склад патронов, ракет — были взрывы" [65]. На следующий день неприятель усилил обстрел, в этот день особо отличился гумилёвский эскадрон №4: "23 апреля. Ночь спокойно; утром возник пожар от искры у дома командира эскадрона ЕВ [66]; был прекращен. Целый день сильный огонь противника, разбили ж. д. будку №170 (телефон продолжал работать). Огонь по Авсеевке, подожгли юго-восточные строения фольварка, ветер, огонь распространился по всему скотному двору, угрожая перекинуться на господский двор и рощу, прикрывающую эскадрон №4. Дружной работой гусар и подошедших на помощь гвардейских саперов 2-ой Саперной роты прекратили огонь и отстояли рощу и господский двор, имевшие важное тактическое значение. Все работы велись под огнем противника и были завершены к 20 часам. Особо отличились гусары эскадрона №4. Наша артиллерия зажгла несколько домов в д. Кришкинан. Утром по случаю дня тезоименитства был отслужен молебен в д. Новой. Погода теплая" В документах сохранилось донесение Радецкого с кроком выгоревшего участка эскадрона №4 около ф. Авсеевка [67]. Это событие было отмечено в приказе по полку №121 от 27 апреля: "Сердечно благодарю начальника участка подполковника Радецкого, командира эскадрона №4 ротмистра Мелик-Шахназарова. [...] Молодцам гусарам за самоотверженную работу спасибо" [68].

Западная Двина напротив Авсеевки и остатки рощи в Авсеевке.

Упомянутая деревня Новая расположена в стороне от Двины, в полях, у речки Иван, недалеко от Ницгале. Еще несколько лет назад там стояла старая деревянная церковь, однако в начале 1990-х годов, за год до посещения мною этих мест, ее разобрали...

"24 апреля. Ночью спокойно; днем обычная перестрелка. [...] 25 апреля. Со стороны противника на Ницгаль светил прожектор. Днем — редкая ружейная перестрелка. Небольшой теплый дождь. [...] 26 апреля. Ночь совершенно спокойна; обстрел казаков. Начался сильный дождь, испортил дороги. В 12 часов ночи участок сдан уланам. Дороги разъезжены. Эскадроны возвращались через Коцуб (Калупе), так как на Варков (Вецваркава) стало совершенно непроходимо. Пришли на стоянку в 4-6 часов" [69].

Боевой участок гусар в районе станции Ницгаль находился примерно в 20 км западнее фольварка Рандоль. К нему вели две указанные выше дороги. Как отмечается в журнале боевых действий за период с 27 по 30 апреля, "погода резко испортилась, холод, дождь. Пришел 5 маршевый эскадрон, хорошо обучен. Ежедневно идут занятия по эскадронам" [70]. В приказе по полку №123 от 29 апреля прапорщик Гумилёв был назначен дежурным по полку [71]. Упоминается имя Гумилёва и в следующем приказе №124 от 30 апреля: "... §13. Одну собственную лошадь прапорщика Гумилёва зачислить на фуражное довольствие с 10 сего апреля. Справка: рапорт Гумилёва за №12" [72]. Как было сказано выше, 30 апреля состоялся торжественный обед по случаю проводов в отпуск бывшего командира эскадрона №4 Акселя Радецкого, на котором Гумилёв прочитал посвященный ему стихотворный экспромт.

В одном из дел полка приводится "Список по старшинству обер-офицеров 5-го Гусарского Александрийского Е. В. Гос. Имп. Александры Феодоровны полка на 1 мая 1916 года" [73]. В список включены, в частности: "1) Командир полка полковник Александр Коленкин (уволен в отпуск 27.04.1916). [...] 6) Подпоручик (sic!) Аксель Радецкий (в отпуску с 1 мая). [...] 14) Командир эскадрона ЕВ ротмистр Сергей Топорков. [...] 17) Командир 4-го эскадрона ротмистр Андрей Мелик-Шахназаров. [...] 33) Младший офицер поручик Алексей Посажный [74] (эвакуирован по болезни 15 февраля 1916). [...] 53) Младший офицер Георгий Янишевский (Георгиевский крест 2, 3, 4 ст., представлен к 1 ст.). [...] 97) Младший офицер прапорщик Николай Гумилёв (в строю)". На 1 мая Гумилёв замыкал список, как только что поступивший в полк.

В начале мая Гусарский полк по-прежнему располагался в районе фольварка Рандоль. В донесениях от 1-10 мая отмечается: "В резерве 6-го Кавалерийского корпуса в районе Рандоль. Погода резко испортилась — холодно и дождь каждый день (пришел 5-й маршевый эскадрон, привел шт.-ротмистр Протасьев (хорошо обучен)). Приехал новый начальник дивизии генерал Нилов, делал смотр полку — остался доволен. Идут ежедневные конные занятия" [75]. В резерве полк стоял до 10 мая, когда вновь отправился на боевое дежурство на прежний участок. Казалось бы, ничто не предвещало скорый и неожиданный отъезд Гумилёва из полка, но на это дежурство он уже не попал. Как и год назад, весной 1915 года, неблагоприятная погода, дожди и холода вывели его из строя. Еще накануне своей эвакуации он написал короткое "лирическое" письмо Маргарите Тумповской, явно не предполагая, что на следующий день его в полку уже не будет [76]:

"5 мая 1916

Мы не сражаемся и скучаем, я в особенности. Читаю "Исповедь" блаженного Августина и думаю о моем главном искушении, которого мне не побороть, о Вас. Помните у Нитше — "в уединении растет то, что каждый в него вносит". Так и мое чувство. Вы действительно удивительная, и я это с каждым днем узнаю все больше и больше.

Напишите мне. Присылайте новые стихи. Я ничего не пишу, и мне кажется странным, как это пишут. Пишите так: Действующая Армия, 5 кавалерийская дивизия, 5 гусарский Александрийский полк, 4 эскадрон, прапорщику Н. С. Гумилёву. Целую ваши милые руки. Н. Гумилёв".

А в приказе №141 от 16 мая 1916 г. объявляется: "§7. Заболевшего и эвакуированного на излечение прапорщика Гумилёва числить больным с 6 сего мая. Врач в полку — Гумилёвский" [77]. Поэт "напророчил" свою эвакуацию, и уже 7 мая оказался в госпитале в Петрограде. У Гумилёва был обнаружен процесс в легких, и его поместили в лазарет Большого дворца в Царском Селе, где старшей медицинской сестрой работала императрица Александра Федоровна, шеф тех полков, в которых служил Гумилёв [78]. В распоряжении Царскосельского эвакуационного пункта сказано, что Гумилёв принят на учет 7 мая [79].

Период пребывания Гумилёва в мае в Царском Селе подробно отражен в "Трудах и днях" Лукницкого [80]: "Находится в Царском Селе в лазарете Большого дворца. Много читает, пробует писать. Его навещают друзья и знакомые. Мать и жена (между 9 и 14 мая) уехали в Слепнево. 12 или 14 мая — знакомство с A. Н. Энгельгардт и О. Н. Арбениной в Тенишевском зале на вечере приезжавшего в Петербург В. Я. Брюсова. 15 мая (?), в день праздника Уланского полка, присутствует на молебне и завтраке в уланском лазарете и получает от императрицы благодарность за стихотворный привет, посланный великим княжнам в путешествие. 17 (?) мая от императрицы и великих княжон, посетивших лазарет Большого дворца, получает в подарок портреты с автографами, евангелие с надписью и образом Казанской Божьей Матери. Встречи с А. Н. Энгельгардт, О. Н. Арбениной (и ссора с ней в конце месяца), с Т. П. Карсавиной, B. К. Шилейко, К. Ляндау, Н. В. Недоброво и др. Решение осенью держать экзамены на корнета. В Царском Селе написано стихотворение "Телефон" (?), относящееся к О. Н. Арбениной (?). Задумана новая пьеса "Гондла". Переписка с женой и матерью".

"Средневековая армянская поэзия" состоялся 14 мая в Тенишевском зале [81]. О знакомстве с Гумилёвым именно на этом вечере вспоминает Ольга Арбенина [82]: "Я увидела его в первый раз 14 мая 1916 г. Это был вечер В. Брюсова об армянской поэзии — в Тенишевском зале [...] В антракте, проходя одна по выходу в фойе, я в испуге увидела совершенно дикое выражение восхищения на очень некрасивом лице. Восхищение казалось диким, скорее глупым, и взгляд был почти зверским. Этот взгляд принадлежал высокому военному с бритой головой и с Георгием на груди. Это был Гумилёв". На этом же вечере ее представила Гумилёву уже знакомая с ним, ее приятельница и будущая жена поэта, А. Н. Энгельгардт [83]. По поводу "стихотворного привета, посланного Великим Княжнам" — в тех же воспоминаниях Арбенина пишет: "На просьбу пойти меня проводить я могла только сказать, что я не одна — телефон ему дала — еще он сказал: "Я вчера написал стихи за присланные к нам в лазарет акации Ольге Николаевне Романовой — завтра напишу Ольге Николаевне Арбениной". Он был ранен (или контужен) и лежал в лазарете (а не жил у матери), в Царском". Контужен Гумилёв не был, и текст экспромта, адресованного Великой Княжне Ольге, пока не обнаружен. Но следует заметить, что в госпитале постоянно посещали больных как сама Императрица Александра Феодоровна, так и Великие Княжны Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия. Гумилёв познакомился с ними. В начале 1990-х годов в ЦГАОРе был обнаружен написанный Гумилёвым в госпитале стихотворный экспромт-поздравление по случаю 15-летия Анастасии — "Ея Императорскому Высочеству Великой Княжне Анастасии Николаевне ко дню рождения" [84]:

Сегодня день Анастасии,

И мы хотим, чтоб через нас

Любовь и ласка всей России

К Вам благодарно донеслась.

Вас, лучший образ наших снов,

И подпись скромную поставить

Внизу приветственных стихов.

Забыв о том, что накануне

Мы праздник пятого июня

В своих отпразднуем сердцах.

И мы уносим к новой сече

Восторгом полные сердца,

Средь царскосельского дворца.

Прапорщик Н. Гумилёв.

Царскосельский лазарет.

Большой Дворец.

Находясь в госпитале, Гумилёв не придерживался строгого постельного режима и часто покидал его. Помимо вечера Брюсова он, с большой степенью вероятности, мог посетить поэтические вечера в сменившем "Бродячую собаку" кабаре "Привал комедиантов". Кабаре открылось 18 апреля. 12 и 26 мая там проводились поэтические вечера [85]. Думаю, можно доверять информации Лукницкого, полученной со слов А. А. Ахматовой и А. И. Гумилёвой, о том, что он в "середине мая ездил в Слепнево, где жили А. А. Ахматова и А. И. Гумилёва, на три дня, и вернулся в Царское Село" [86].

Пока Гумилёв оставался на лечении в Царском Селе, им были получены документы, относящиеся к его армейскому материальному обеспечению. Возможно, с посещением в середине мая упомянутого Лукницким праздника Уланского полка связано выданное Гумилёву удостоверение о получении им добавочного жалованья за Георгиевский крест: "УДОСТОВЕРЕНИЕ. Командир Лейб-гвардии уланского Ея Величества полка, №2032 от 17 мая 1916 г. Дано сие прапорщику Гумилёву, переведенному на службу в 5-й гусарский Александрийский Ея Величества полк, в том, что он добавочным жалованьем за Георгиевский крест 3 степени за №108868 вовсе при сем полку не удовлетворялся и таковое подлежит истреблению с шестого июля 1915 г. [87] Что подписью с приложением казенной печати и удостоверяется. Подп<исал> Свиты Его Величества, Генерал-майор (подпись неразборчива). Помощник по хозяйственной части, полковник князь Кропоткин, делопроизводитель, кол<лежский> ас<ессор> Лобанов. С подлинным верно: Делопроизводитель (подпись неразборчива)" [88].

22 мая 1916 года Гумилёвым было получено "Отношение из Царскосельского эвакуационного пункта командиру 5-го гусарского Александрийского полка": "22 мая 1916 г., №10869, город Царское село. Прапорщик вверенного Вам полка Гумилёв во время состояния на учете пункта был удовлетворен согласно удостоверению, пункт за №10407, за время с 7 мая по 18 мая 1916 г. суточными госпитальными деньгами как семейный офицер. Право же получения этих денег (ст. 905 кн. XIX С. В. П. по редакции приказа по В. В. 1915 года №134 [89] еще не подтвердилось, а потому прошу о высылке удостоверения о том, что вышеозначенный офицер семейный и семья его находится на его иждивении. За начальника пункта, капитан (подпись неразборчива). Бухгалтер, Зауряд-военный чиновник Надворный советник Смогорский" [90]. 31 мая 1916 г. был послан ответ из полка. "Из представленной прапорщиком Гумилёвым копии их метрической книги видно, что он женат" [91].

1 июня 1916 года Гумилёвым был получен "Аттестат об удовлетворении жалованием Н. С. Гумилёва в 5-м гусарском Александрийском полку": "1 июня 1916 г. По Указу Его Императорского Величества дан сей от 5-го гусарского Александрийского Ея Величества полка на прапорщика Гумилёва [92] в том, что он удовлетворен денежным Его Императорского Величества жалованьем из оклада семисот тридцати двух руб. в год по 1 мая и добавочными деньгами из оклада ста двадцати рублей в год по первое мая с.г. Что подписью с приложением казенной печати и удостоверяется. Действующая армия, 1 июня 1916 г. Подп<исали> Командир полка, полковник Коленкин. Помощник по хозяйственной части, полковник Беккер. Верно: делопроизводитель (подпись неразборчива)" [93].

"Трудах и днях" Лукницкого сказано: "29 мая в санитарном поезде уехал в Крым. Проездом через Севастополь посетил родных А. А. Ахматовой. 1 или 2 июня приехал в Массандру и помещен здесь в здравницу им. имп. Александры Федоровны" [94].

В этой записи Лукницкого ошибочно указаны только даты. На самом деле Гумилёв выехал в Крым позже. Об этом говорит, с одной стороны, приведенный выше датированный автограф поздравления Великой Княжны Анастасии — 5 июня, а с другой стороны, ряд архивных документов. Точное время пребывания Гумилёва в Царском Селе по болезни указывается в полученном им аттестате об удовлетворении его жалованием за период его эвакуации по болезни, выданном Царскосельским уездным воинским начальником 24 ноября 1916 г.: "АТТЕСТАТ №42562. По Указу Его Императорского Величества дан сей от правления Царскосельского Уездного воинского начальника прапорщику Гумилёву в том, что он при сем Управлении удовлетворен из оклада в год: денежным Его Императорского Величества жалованьем шестисот руб. (600 рублей), добавочными ста двадцати руб. (120 рублей), по первое августа госпитальными по 1 руб. 50 коп. в сутки с 7 мая по 8 июня сего тысяча девятьсот шестнадцатого года, что подписью с приложением казенной печати удостоверяется. Царское Село, 24 ноября 1916 года. Подписано: Царскосельский Уездный воинский начальник, Полковник и Делопроизводитель, губернский секретарь (подписи отсутствуют). С подлинным верно: Делопроизводитель, коллежский регистратор (подпись неразборчива)" [95]. Из документа следует, что в Царском Селе Гумилёв пребывал с 7 мая по 8 июня, и это полностью согласуется с приведенным выше приказом №141 о его убытии из полка по болезни 6 мая. Следовательно, выехал Гумилёв в Крым 8-9 июня 1916 года.

В приказе по Царскосельскому эвакуационному пункту сказано, что Гумилёв с 30 мая 1916 г. отправляется для продолжения лечения в Дом Ее Величества в Массандре "с оставлением на учете при Царскосельском эвакуационном пункте" [96]. Фактически, Гумилёв выехал в Крым только после 7 июня. В приказе по Гусарскому полку №198 от 12 июля 1916 г. сказано [97]: "И. д. коменданта гор. Ялты сношением от 16 прошедшего июня за №12591 уведомил, что прапорщик Гумилёв 13 прошедшего июня прибыл в г. Ялту на излечение и принят на учет. Названного обер-офицера числить больным в гор. Ялте". Проездом из Петрограда в Ялту Гумилёв, как указал Лукницкий, посетил в Севастополе родных жены. Факт посещения Гумилёвым Севастополя в это время подтверждается интересным "финансовым" документом [98]: "Отношение Царскосельского Уездного воинского начальника командиру 5-го гусарского Александрийского полка полковнику Коленкину от 24 ноября 1916 г. На №8367. Командиру 5-го Гусарского Александрийского полка. Препровождая при сем аттестат на денежное довольствие прапорщика Гумилёва, прошу об удержании с означенного обер-офицера 6 р. 89 коп. прогонных по грунтовым дорогам, так как таковому был предоставлен бесплатный автомобиль Кр<асного> Креста. Справка: сношение Ст. врача госпиталя Севастопольской общины сестер милосердия от 13 июня с. г. №1870. Подписано: Полковник и Делопроизводитель, Губернский секретарь (Подписи неразборчивы)". То есть, за пользование 13 июня полученной для проезда из Севастополя в Ялту казенной машиной Гумилёву пришлось в конце года расплачиваться.

Использовавшийся как санаторий дворец Александра III в Массандре.

Точно не удалось установить, в каком санатории разместился Гумилёв. Выяснилось, что в 1911 году появилась идея строительства ведомственного военно-морского санатория. Для этого была выделена земля в Нижней Массандре. В 1913 году совершается закладка "морской санатории Ея Императорского Величества государыни императрицы Александры Федоровны". Эта здравница существовала под покровительством царской семьи, и каждый новый корпус получал имя кого-то из царских детей. В 1914 году был освящен первый "детский" корпус в честь великой княгини Ольги в присутствии Николая II и Александры Федоровны. При санатории проектируется церковь, которая была освящена 5 октября 1916 года в честь св. Николая и великомученицы Александры — небесных покровителей царской семьи. В Массандре сохранился строившийся первоначально для Александра III дворец, использовавшийся как санаторий во время Первой мировой войны. Об этом свидетельствует один из офицеров 5-го Гусарского Александрийского полка, попавший туда уже во время Гражданской войны, до захвата Крыма красноармейцами [99]. На сохранившемся конверте приведенного ниже письма Ольге Мочаловой на обороте фотографии с Городецким указаны место написания и адрес получателя: "Здравница Всероссийского общества Здравниц в доме Ея Императорского Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны для выздоравливающих и переутомленных. Массандра"; "Е. В. Ольге Алексеевне Мочаловой. Ялта. Массандровская. Дача Лутковского". Возможно, в одном из этих санаториев и остановился Гумилёв. О его пребывании там в "Трудах и днях" сказано: "С 1 или 2 июня по 7 июля. Находится в Массандре, в здравнице. Пишет пьесу "Гондла" (к 22 июня написаны 2 акта; к 1 июля — последний акт, заканчивает пьесу 4 июля). Переписывается с женой, матерью, А. Н. Энгельгардт и др. Встречается только с офицерами, живущими в санатории, и сестрами милосердия. Несколько встреч с О. А. Мочаловой и Мониной. В Массандре написаны (в начале июня) стихотворения: "За то, что я теперь спокойный", "Подошла неслышною походкой". Примечание. В Массандре "Гондлу" никому не читал" [100].

На самом деле, Гумилёв пробыл в санатории с 13 июня по 7 июля. В Ялте он встречался с молодой поэтессой Ольгой Мочаловой, оставившей интересные воспоминания как о Гумилёве, так и о других представителях "Серебряного века" [101]. В этих воспоминаниях она рассказывает о знакомстве с поэтом в Массандре, об их прогулках, приводит много его высказываний о войне, об Африке: "...Он рассказывал фронтовые эпизоды. Как в него долго и настойчиво целился пожилой, полный немец, и это вызывало гнев. "Русский народ неглуп. Я переносил все тяготы похода вместе со всеми и говорил солдатам: "Привычки у меня другие. Но, если в бою кто-нибудь увидит, что я не исполняю долга, — стреляйте в меня"". "Женщину солдат наш не любит, а "жалеет", хотя жалость его очень эротична". "Физически мне, конечно, было очень трудно, но духовно — хорошо!". [...] Николаю Степановичу понравились мои стихи "Песня безнадежная", которые сама я считала глубоко ученическими. [...] Гумилёв писал тогда "Гондлу", и образ плачущей девушки над гробом возлюбленного (из этого стихотворения) он взял для концовки поэмы. "Здесь (в Крыму) нет созвездия Южного Креста, о котором тоскую". "Самое ужасное — мне в Африке нравится обыденность. Быть пастухом, ходить по тропинкам, вечером стоять у плетня". "Старики живут интересами племянников и внуков, их взаимоотношениями, имуществом; а старухи уходят в поля, роются в земле, собирают травы, колдуют""...

Записка, оставленная Гумилёвым Ольге Мочаловой.

Воспоминания О. Мочаловой вызывают доверие своей непритязательностью, отсутствием "позы". С Гумилёвым она встречалась и после его возвращения из Франции и Англии, в 1920-1921 году. Интересны они и тем, что документально датируют время отъезда Гумилёва из Крыма. Накануне отъезда он оставил Ольге Мочаловой свою фотографию

"Ольге Алексеевне Мочаловой. Помните вечер 7 июля 1916 г. Я не пишу прощайте, я твердо знаю, что мы встретимся. Когда и как, Бог весть, но наверное лучше, чем в этот раз. Если Вы вздумаете когда-нибудь написать мне, пишите: Петроград ред<акция> "Аполлон", Разъезжая, 7. Целую Вашу руку. Здесь я с Городецким. Другой у меня не оказалось" [102].

У Лукницкого в "Трудах и днях" дорога "крюком" из Крыма в Петроград описана так [103]: "8 июля. В 9 час. утра уехал из Массандры в Севастополь (в автомобиле). В Севастополе был у родных жены — на даче Шмидта (последняя встреча с Андреем Андр. Горенко). Примечание. Рассчитывал встретиться в Севастополе с женой, но она приехала в Севастополь на следующий день, уже после отъезда Н. Г. Уехал в Иваново-Вознесенск, где проводила лето А. Н. Энгельгардт. (И. Э. Горенко, О. А. Мочалова, А. А. Гумилёва). [...] Около 10-12 июля. В Иванове-Вознесенске. Встречается с А. Н. Энгельгардт. Читал ей "Гондлу". Около 12 июля уехал в Петроград". Свидетельство о том, что Гумилёв на один день разминулся в Севастополе с Ахматовой, согласуется с ее "Записными книжками" и дневниками Лукницкого: "Вместе с Н.В.Н<едоброво> <в> 1916 смотрела, как уплывал горящий деревянный мост на Неве" [104]. "Я уехала в Севастополь из Петербурга в тот день, когда сгорел Исаакиевский мост, деревянный. Приехала на дачу Шмидта (почти через 10 лет после того, когда я там жила. Я жила в 7 году, а это было в 16-м). Меня родные встретили известием, что накануне был Гумилёв, который проехал на север по дороге из Массандры" [105]. То, что деревянный Исаакиевский мост сгорел 11 июля, подтверждается, помимо многочисленных газетных сообщений, и "Записными книжками" Блока, что отметила Ахматова в приведенной выше своей дневниковой записи.

О посещении Иванова-Вознесенска вспоминает А. Н. Энгельгардт, брат будущей второй жены Гумилёва [106]: "Вторично я видел Николая Степановича летом того же (1915) [107] года, когда мы с сестрой гостили у тети и дяди Дементьевых в Иваново-Вознесенске. Тетя Нюта была сестрой моей матери, а ее муж, дядя, врачом. Жили они в собственном доме с чудесным садом, утопавшим в аромате цветов, окруженном старыми ветвистыми липами. Николай Степанович приехал к нам, как жених сестры, познакомиться с ее родными и пробыл у нас всего несколько часов. Он уже снял свою военную форму и одет был в изящный спортивный костюм, и все его существо дышало энергией и жизнерадостностью. Он был предельно вежлив и предупредителен со всеми, но все свое внимание уделил сестре, долго разговаривал с ней в садовой беседке. Вероятно, тогда был окончательно решен вопрос об их свадьбе" [108].

Однако, судя по тем темпам, с какими Гумилёвым была завершена пьеса (у автора — "драматическая поэма в четырех действиях") "Гондла", где главной героине дано имя "Лера", уже в это время его мысли одновременно были обращены к той, к которой он обращается в пьесе:

Ты, как прежде, бежишь от меня!

Эту фразу он вскоре дословно повторит в письме с фронта знакомой ему уже с января 1915 года Ларисе Рейснер.

В Петроград Гумилёв вернулся 14 июля. В приказе по Гусарскому полку №209 от 23 июля сказано: "Шлосс-Лембург. [...] §10. Главный врач Сводного Эвакуационного госпиталя №131 при Царскосельском Особом Эвакуационном пункте сношением от 17 сего июля за №4591 уведомил, что Прапорщик Гумилёв 16 сего июля поступил на излечение в означенный госпиталь" [109]. У Лукницкого о периоде от приезда в Петроград до отбытия в полк сказано: "Около 12-14 июля. Приехал в Петроград. [...] Приблизительно с 12-14 по 23 июля. В Петрограде. Хлопочет о допущении к экзаменам на корнета, которые будут происходить с 1 сентября по 17 октября. Читал "Гондлу" у Гартманов в присутствии Маковских и Н. В. Недоброво. 18 июля был на врачебной комиссии, признан здоровым и получил предписание отправиться на фронт. 19 июля в 2 часа дня представлялся Императрице. Переписка с женой и матерью. [...] Примечание. Фома Гартман — композитор; знакомый Кардовских. В ту пору был офицером 4-го стрелкового полка" [110].

18 июля Гумилёв был снят с учета, и ему было предписано возвратиться в полк [111]. Что им было и исполнено. В приказе №213 по Гусарскому полку от 27 июля сказано: "§8. Прибывшего по выписке из лечебного заведения прапорщика Гумилёва числить на лицо с 25 сего июля" [112].

с 11 по 31 мая на прежнем участке, от Царьграда до Лаврецкой: "10 мая. В 4 ч. пошли на смену драгун. Погода разъяснилась, дороги плохо проходимы из-за непрерывных дождей" [113]. Активных боевых действий не велось, лишь редкая ружейная перестрелка, шло укрепление окопов. В конце мая полк вернулся в Рандоль: "31 мая. В 8 ч. вечера пришли на смену драгуны. Вернулись в 3 ч. утра" [114]. Там — до 16 июня: "Холодно и дождь. 17 июня был смотр Главнокомандующим войсками северного фронта генералом Куропаткиным" [115]. 21 июня произошла смена улан на участке Авсеевка — Буйвеско [116]. С 22 июня — в окопах, боевые действия несколько активизировались, был получен приказ добыть пленных, произвести поиск на левом берегу Двины. Поиск возглавил знакомый Гумилёва корнет Янишевский. 23 июня при перестрелке у ф. Авсеевка и ст. Ницгаль были убитые и раненые [117]. 29 июня произошла срочная смена, так как был получен приказ о предстоящем переходе в район Риги. До Риги полк не дошел, остановился южнее современной Сигулды.

Одновременно в эти дни продолжалась переписка между штабом Верховного Главнокомандующего, связанная с пересылкой различных документов Николая Гумилёва, требуемых для уже осуществившегося его перевода в 5-й Гусарский Александрийский полк. 28 июня было послано письмо №89602, явно не по адресу (на бланке): "Дежурный генерал штаба Главнокомандующего Армиями Западного фронта. По наградному отделению. Ответ на №5568. Командиру Л.-Гв. уланского Ея Величества Государыни Императрицы Александры Феодоровны полка. (Входящий №4097 от 3 июля 1916). При сем препровождаю послужной список вверенного Вам полка Николая Гумилёва. Приложение: послужной список. За Дежурного Генерала Генерал-майор (подпись неразборчива). Начальник отделения Подполковник (подпись неразборчива)" [118]. Письмо на следующий день было переадресовано (исходящий №6010 от 4 июля 1916, на обороте письма) в Гусарский полк: "Командиру 5-го Гусарского Ея Величества полка. Приложение: послужной список. Командир полка Свиты Его Величества Генерал-майор Маслов". Письмо было получено 25 июля за №2446. Предполагаю, что эта переписка началась в связи с предстоящим направлением Гумилёва в Петроград для сдачи офицерских экзаменов. 27 июля командир 5-го Гусарского полка направил письмо №3634 Командиру Л.-Гв. Уланского полка (входящий №4447 от 6 августа 1916): "Для составления послужного списка Прапорщика Гумилёва, переведенного во вверенный мне полк, прошу выслать документы названного обер-офицера, на основании которых он принят на службу охотником. Полковник Коленкин" [119]. На письме приписка от руки — "Послано в штаб фронта". На обороте этого письма 9 августа, красивым почерком, был написан ответ: "№2816. Полковому Адъютанту 5-го Гусарского Александрийского Ея Величества полка. Все имеющиеся в полку документы унтер-офицера Гумилёва (ныне прапорщика) были отправлены при представлении Начальнику дивизии. Печать и подпись — Полковой Адъютант Лейб-Гвардии Уланского полка поручик Поливанов". Среди этих писем подшит и сам многократно пересылаемый послужной список. Поскольку он несколько отличается от ранее опубликованных послужных списков Гумилёва [120], приведем его здесь полностью. Он отпечатан на машинке, на одном листе, с двух сторон [121].

На обратной стороне гербовая печать Лейб-Гвардии Уланского полка и подписи:

Командир полка Флигель-Адъютант Полковник Маслов

Полковой Адъютант Поручик Поливанов

в состав дивизии 5-й Драгунский Каргопольский полк, среди различных бумаг которого им предстояло пролежать более 70 лет...