Поэт на войне. Часть 3. Выпуск 7. Евгений Степанов (часть 15)

ЗИМА В ЛОНДОНЕ — ЯНВАРЬ — ФЕВРАЛЬ 1918-ГО ГОДА

В день отъезда Гумилева из Парижа генерал Ермолов отправил Занкевичу весьма любопытную, секретную телеграмму, касающуюся некоторых лиц, которых Занкевич предполагал командировать на Персидский фронт. Однако получена она была в Париже, по неведомым нам причинам, спустя неделю⁵⁹²: «Вх. №2109. №1476. Отправ. 7/20 января 1918. Получ. 15/28 января 1918. Генералу Занкевичу от генерала Ермолова (агентским). 2034 и 2044. Из частных источников мне известно, что англичане ни под каким видом не дадут согласие на перевозку в Месопотамию штабс-ротмистра ПФЕЛЬ вследствие инцидента, бывшего с ним на пароходе во время переезда его из России в Англию. Имею основание опасаться, что и командировка поручика ПЕРНИКОВА будет англичанами также отклонена. Генерал БИЧЕРАХОВ и англичане просят быть особенно осторожными в рекомендациях избираемых для командировки офицеров, возлагая всецело ответственность на тех лиц, кои их рекомендуют. 1476 Генерал Артамонов». На телеграмме, от руки, подпись: «Читал Ермолов». И сделанная в Париже надпись: «Расшифровал и подлинник сжег. Капитан Нарышкин». Занкевич наложил на нее резолюцию: «Военному Агенту». Из этой телеграммы следует, что подчиненная Военному Агенту английская контрразведка серьезно занималась попадающими в сферу ее действий лицами.

Однако после получения этой телеграммы Занкевич повторно ходатайствовал за ненавистных английским властям Пфеля и Перникова⁵⁹³, а к 21 января в русской миссии были собраны рапорты офицеров, и на их основе подготовлен запрашиваемый Ермоловым «Список офицеров и гвардейцев, желающих быть командированными в Месопотамию»⁵⁹⁴. Отпечатанный на машинке список включил в себя 10 фамилий, приведем его полностью, как он составлен в документе: «1. Капитан Евреинов⁵⁹⁵⁵⁹⁶. 3. Поручик Пфель⁵⁹⁷. 4. Ротмистр Аничков⁵⁹⁸. 5. Корнет Коленко. 6. Корнет Попов. 7. Прапорщик Гумилев, рекомендация генерала Занкевича⁵⁹⁹⁶⁰⁰. 10. (Неразборчиво) Pirnoff⁶⁰¹». Ниже списка — резолюция: «1) Надо запросить ». Так как Ермолов запрашивал у Занкевича 26 офицеров, желающих отправиться на Персидский фронт, а в Париже нашлось только 10 человек, в тот же день от Тылового управления было направлено следующее письмо⁶⁰²: «№170. 21 января 1918 г. Военному Агенту во Франции №176. Старшему коменданту Русских войск г. Парижа №175. Начальнику 1-й Особой пехотной дивизии №170. Представитель Временного Правительства приказал представить ему список офицеров вверенной Вам дивизии, желающих и удовлетворяющих требованиям для назначения в командировку на Месопотамский фронт. При этом Генерал-майор Занкевич предупреждает начальствующих лиц, что предназначенные к отправке офицеры будут командированы под личной ответственностью их начальствующих лиц. В виду спешности дела, ответ ожидается в срочном порядке. Начальник Тылового управления русских войск во Франции Полковник Карханин. Начальник инспекторского Отдела Подполковник Благовещенский».

Ранее был приведен «Аттестат №10986» 5-го гусарского Александрийского полка об удовлетворении Гумилева жалованьем за Георгиевский крест, отправленный 17/30 ноября 1917 года из России. 22 января 1918 года он добрался до Парижа, о чем говорит проставленный на нем квадратный штамп: «Тыловое Управление Русских Войск во Франции. Получено 9/22 – 1 1918. Вх. №6611. Отдел — хозяйственный». На аттестате резолюция: «Г. Васильеву составить расчет и спешно выслать деньги по счету от 22/1 в Лондон. 23. 1 (подпись неразборчива». Распоряжение это было исполнено уже на следующий день⁶⁰³: "РАСЧЕТ Тылового Управления русских войск во Франции на выдачу Прапорщику Гумилеву добавочного жалованья на Георгиевский Крест 3 ст. с 1 мая 1917 г. по 1 апреля 1918 г. Далее следует ведомость в виде таблицы: "(1) Кому выданы деньги — Прапорщику Гумилеву 5 руб. в месяц; (2) Сумма (в рублях и франках) — 55 рублей или 146 франков 65 сантимов; (3) Расписка в получении денег — Запись от руки: «Отправлено в Лондон через посредство Военного Агента сношением №2083 — чеком на Лондон. £ 5/7/5. Казначей (подпись неразборчива). Приложение: аттестат №10986. Нач. Управления Полковник Карханин. Нач. хоз. отдела Подполковник Лубенский. И. д. Бухгалтер, чиновник воен. времени И. Василев. 23 января 1918 г. №2076». 24 января Занкевичем был объявлен приказ, в котором, наряду с Гумилевым, упоминается и Е. К. Дюбуше⁶⁰⁴«Приказ по русским войскам №9 от 11/24 января 1918 г. Париж. По части хозяйственной. <...> §4. 146 фр. 65 сан. Выписать в расход по денежному журналу из сумм, позаимствованных у представителя Министерства Путей Сообщения инженера Клягина, и отправить Военному Агенту в Лондон для выдачи Прапорщику Гумилеву добавочное жалование на Георгиевский крест 3 ст. с 1-го мая 1917 г. по апрель 1918 г. (расчет №2076). <...> §19. Выдать жалованье по Тыловому управлению за январь — переписчикам Буше и Семенову». Деньги до Гумилева дошли, о чем говорит оставленный им в Англии и опубликованный Глебом Струве аттестат⁶⁰⁵: «Аттестат № 2082. Дан сей от Тылового Управления русских войск во Франции Прапорщику 5-го Гусарского Александрийского полка Гумилеву в том, что он при сем Управлении добавочным жалованием на имеющийся у него Георгиевский крест 3-й степени из оклада шестьдесят руб. в год удовлетворен по первое число апреля тысяча девятьсот восемнадцатого года, что подписью и приложением казенной печати удостоверяется. 23 Января 1918 г. , гор. Париж. Начальник Управления Полковник Карханин. Начальник хозяйственного отделения Подполковник Лубенский».

Но не эти перечисленные суммы волновали тогда Гумилева. Предполагаю, что он был сильно озадачен по окончании первой встречи с Военным Агентом в Англии генералом Ермоловым. Если Гумилев отплыл из Булони 21 января, то встретиться с Ермоловым в Лондоне он мог уже на следующий день. Действительно, это подтверждается первой телеграммой Ермолова, посланной в Париж Занкевичу⁶⁰⁶: «Вх. №2061. №1482. Отпр. 9/22 января 1918. Получ. 10/23 января 1918. Генералу Занкевичу от генерала Ермолова (агентским). Ввиду неполучения Прапорщиком Гумилевым денег от Вас согласно моей телеграмме №1462 я организовать его отправку в Месопотамию на себя взять не могу, а потому откомандировываю его обратно в ваше распоряжение. Ермолов 1482». В архиве сохранилось несколько экземпляров этой телеграммы. На одном имеется приписка: «Расшифровал и подлинник сжег капитан Нарышкин». На другом — резолюция Занкевича: «: Начальнику Тылового управления. Еще раз прошу выхлопотать требуемые деньги у Английского Правительства. 10/23. 1. Занкевич». Однако, судя по второй телеграмме, отправленной в тот же день, разговор между Гумилевым и Ермоловым был продолжен. Вторая телеграмма была получена через день после первой, следовательно, отправлена она была позже, видимо, вечером, после, как можно предположить, не слишком «дружественной беседы», в которой Гумилев отказался возвращаться во Францию. Это следует из текста второй телеграммы Ермолова Занкевичу⁶⁰⁷: «Вх. №2065. №1483. Отпр. 9/22 января 1918. Получ. 11/24 января 1918. Генералу Занкевичу от генерала Ермолова (агентским). К №1482. Неудовлетворение Вами прапорщика Гумилева проездными и подъемными деньгами к сожалению признаны англичанами сегодня как отсутствие Вашей рекомендации, почему командирование его в Месопотамию они отклонили. За невозможностью откомандирования его обратно во Францию, отправляю его первым пароходом в Россию. Покорнейшая просьба при составлении дальнейших списков принять вышеизложенное во внимание. Генерал Ермолов. 1483». Как и ранее, на одном экземпляре телеграммы имеется приписка: «Расшифровал и подлинник сжег капитан Нарышкин». На другом — резолюция Занкевича: «Резолюция: Г. Ермолову. Прапорщика Гумилева я рекомендую как отличного офицера, но еще раз прошу исходить из отклонения необходимой суммой (sic!». Эта резолюция явилась основой тут же отправленной в Лондон телеграммы⁶⁰⁸: «Исх. №2071. Отпр. 11/24 января 1918. Лондон. Генералу Ермолову. 1483. Прапорщика Гумилева рекомендую как отличного офицера. Еще раз прошу исходатайствовать у Английского Правительства необходимую сумму денег для командировок в Месопотамию ввиду того, что денег у меня нет. Занкевич. 2071».

Но эта телеграмма была отправлена 24 января, и получена в Лондоне не ранее 25-го января, тогда как беседа между Ермоловым и Гумилевым происходила 22-го числа. Чуть позже я выскажу некоторые предположения, чем мог руководствоваться Ермолов, в столь резкой форме отказывая Гумилеву. Видимо, тогда же он решил «подсластить пилюлю», и распорядился выписать Гумилеву в долг деньги на обратную дорогу в Россию. Расписка в их получении подписана следующим днем. Мне кажется, бумага эта могла, с одной стороны, оскорбить Гумилева, а с другой — просто позабавить. Второе возобладало, Гумилев сохранил расписку — «на память», и она осталась среди других его бумаг у Б. Анрепа. Впервые опубликовал ее Глеб Струве⁶⁰⁹:

"Выдано заимообразно Военным Агентом в Великобритании Прапорщику Гумилеву на возвращение в Россию ПЯТЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ (54) фунта стерлингов по следующему расчету:

Суточные на один месяц вперед по 30 франков в сутки, итого ......................................................................
На пароходный билет от Англии до Бергена ........................................................	6 ф. ст.
На железнодорожный билет от Бергена до Петрограда ..................................	12 ф. ст.
	54 ф. ст.

Помощник Военного Агента в Великобритании Генерал-Майор Дьяконов. 10/23 Января 1918 года. г. Лондон". Все скреплено печатью.

Дальнейшее пребывание Гумилева в Лондоне во многом определилось тем, что произошло на протяжении последующих двух недель в Париже, хотя внешне может показаться, что Париж перестал для него существовать. И сам Гумилев мог не знать того, что нам раскрыли документы. Поэтому «зафиксируем» дату получения этой расписки, чтобы потом опять к ней вернуться, и, насколько это возможно, рассказать о почти трехмесячном пребывании Гумилева в Лондоне. А пока, временно нарушая хронологию, перенесемся в Париж конца января 1918 года.

Писем из Парижа от Занкевича с упоминанием имени Гумилева больше не поступало. Но, как будет видно из приведенных ниже документов, до последнего дня службы он пытался разрешить возникшую материальную проблему, не зная того, что препятствие на самом деле заключалось не только в отсутствии денег. К сожалению, и его службе во Франции подходил конец, пошла последняя неделя, в конце которой он был вынужден сложить с себя свои полномочия, передав их «непотопляемому» графу А. А. Игнатьеву. Не случись этого, я думаю, он смог бы добиться отправки Гумилева в Персию. Уходил он, с моей точки зрения, очень достойно. Теперь о последних подписанных Занкевичем приказах. 28 января 1918 года в приказе по русским войскам №12⁶¹⁰ по русским войскам №14 от 17/30 января 1918 г. объявлено: «§1. В виду отказа Французского Военного Министерства в отпуске средств на содержание газеты „Русский Солдат-Гражданин во Франции“, издание этой газеты прекратить с 26-го января нов. ст. Занкевич»⁶¹¹. Приказом по русским войскам №15 от 17/30 января 1918 г. был объявлен список офицеров и классных чинов в Тыловом Управлении, и в нем Гумилев отсутствует. Остался прежний начальник — Полковник Карханин, и при нем всего два сотрудника: поручик Владимиров, журналист Ляшенко. Видно, что французские власти стремительно свертывали деятельность Русской миссии во Франции. В этот же день, 30 января, Занкевич подает на имя Военного Агента заявление №2106⁶¹² о сложении полномочий.

Исключительно важным представляется первое же письмо Занкевича Игнатьеву после подачи этого заявления. Оно непосредственно касается дальнейшей судьбы Гумилева, хотя непосредственно его имя там не упоминается⁶¹³:

«Представителю Временного Правительства при Французских Армиях. 18/31 января 1918 г. №2107, г. Париж. Графу А. А. Игнатьеву, Военному Агенту во Франции.

Препровождаю Вам переписку о командировании офицеров кавалеристов и гвардейцев в Месопотамию. Из данной переписки Вы увидите, что главным затруднением в этом вопросе является , которых в моем распоряжении нет. Я уже снесся с Генералом Ермоловым, прося его выхлопотать необходимые для командирования суммы у Английского Правительства. По этому же поводу я имел устные переговоры со здешним Великобританским Военным Агентом, но ответа от названных лиц еще не получил. Быть может, Вы найдете возможность войти в соглашение с Французским Правительством о единовременном отпуске требуемых денег в Ваше распоряжение. Приложение: переписка на 12 листах. Уважающий Вас Занкевич».

На письме проставлен квадратный штемпель: «Военный Агент во Франции. Получено 19 янв. /1 февр. 1918. Вх. №196». Можно утверждать, что в отсутствующем при этом документе приложении, переписке на 12 листах, большинство писем касалось непосредственно Гумилева, все они были приведены выше. Никакой реакции на это обращение Занкевича к Игнатьеву обнаружить не удалось, да ее и не было. Неприлично в публикации употреблять «ненормативную лексику», но «про себя» соответствующие слова по адресу Игнатьева при чтении этого письма Занкевича невольно срываются. Ведь зная теперь о тех средствах, которыми он располагал, ему даже не требовалось обращаться во «Французское Правительство о единовременном отпуске требуемых денег» в свое распоряжение. По сравнению с теми огромными , которые он хранил на своих личных счетах во французских банках, требовалась ничтожнейшая сумма, чтобы удовлетворить всех командируемых офицеров. Я не говорю о том, что в его силах и возможностях (исходя из располагаемых им средств) было позаботиться и о тысячах простых солдат, которые были разбросаны по всей территории Франции или оказались в Северной Африке. Поразительно то, что до сих пор этот человек почитается в нашей стране как истинный патриот, лживая книга графа «Пятьдесят лет в строю», в которой он льет «крокодиловы слезы» о судьбах брошенных во Франции русских солдат, регулярно переиздается, и, в основном, исключительно по ней большинство читателей узнает о судьбе Русского экспедиционного корпуса во Франции. Жаль, что Занкевич (в отличие от Раппа, и, как я думаю, Гумилева) не понял этого, иначе он не подписался бы — «Уважающий Вас Занкевич». А может, все он понимал, и это было — просто данью вежливости. В отличие от Игнатьева, оставшегося в Париже с красавицей-женой, известной балериной Натальей Трухановой (1885, Киев — 1956, Москва), и занявшегося вскоре выращиванием шампиньонов, Занкевич летом 1919 году вернулся в Россию, активно участвовал в Белом движении, был начальником штаба Ставки Главнокомандующего Русской армией адмирала Колчака, потом был вынужден эмигрировать во Францию, где еще мог встретить графа Игнатьева. Свой путь генерал Занкевич тихо закончил в 1942 году на кладбище в южном парижском предместье Сент-Женевьев-де-Буа, а граф Игнатьев с почетом был похоронен в 1954 году на Новодевичьем кладбище в Москве.

В первых числах февраля Занкевич послал в Англию еще один список офицеров, желающих отправиться в Месопотамию, включивший 18 человек⁶¹⁴ ведь не отдыхать же за казенный счет на курортах Персии просились русские офицеры, а воевать, то есть — работать. По крайней мере, не было обнаружено ни одного документа от Ермолова из Англии с формулировками, аналогичными тем, по которым он отклонил ходатайство Занкевича за Николая Гумилева. Документы, касающиеся работы русских военных служб в Англии, в частности, отправки русских офицеров в Персию, в РГВИА отсутствуют, их теоретически возможно обнаружить только в архивах Великобритании. Вызывает некоторое удивление огромный массив хранящихся в РГВИА документов по Русскому экспедиционному корпусу во Франции. Попасть они могли туда только спустя много лет, уже в Советскую Россию. У меня есть предположение, что и здесь мог приложить руку граф Игнатьев, когда заключил с Советской властью взаимовыгодную сделку. Вместе с деньгами и в качестве гарантии своего благополучного существования, он в 1920-е годы передал в Россию большую часть сохранившихся документов по экспедиционному корпусу. Ведь именно ему был вынужден передать все дела Русской миссии генерал Занкевич в начале февраля 1918-го года. Один из документов об этом будет представлен ниже. А для карательных органов Советской власти они представляли несомненный интерес, как компрометирующие, изобличающие «врагов народа» и «шпионов» документы. Долгое время, вплоть до «перестройки», все эти бумаги хранились в архиве с грифом «секретно», и были недоступны для исследователей. Косвенным подтверждением этой версии может служить то, что среди бумаг почти нет документов с рапортами самого Игнатьева, который многие годы «верно» служил и царской власти, и Временному правительству. Если документы передавал именно он, то необходимо было «вычистить» все то, что могло скомпрометировать его в глазах новой власти, которой он продался. Что он и сделал.

Мы отвлеклись от «парижских дел», так как мне показалось необходимым высказать приведенные выше соображения, относящиеся к двум генералам Русской армии, одному — незаслуженно возвеличенному, другому — столь же незаслуженно забытому. 20 января/2 февраля 1918-го года Занкевич подает рапорт Военному Министру Франции:

«В начале декабря Помощник Начальника Генерального Штаба Генерал Альби, при личном свидании со мною, сообщил мне, что ввиду прекращения отпуска кредитов на содержание русских войск во Франции и ввиду предстоящего наряда главной массы войск на работы французское правительство считает необходимым провести некоторые организационные мероприятия, вызываемые новым положением русских войск во Франции. Я ответил, что согласен пойти в этом вопросе навстречу французскому правительству, но при условии, что все эти мероприятия будут предварительно рассматриваться и одобряться мною. Генерал Альби заверил меня, что все будет сделано не иначе, как с предварительного моего согласия. <...> (Занкевич создал смешанную комиссию для обсуждения). Однако 25-го декабря, к моему удивлению, я получаю от Французского Военного Министра не проект, подлежащий моему предварительному рассмотрению, а документ, имеющий характер окончательного решения, а именно решение Французского Военного Министерства по управлению и использованию русских войск во Франции за №30234, сущность которого сводится к нижеследующему: Французское Правительство берет на себя содержание и довольствие русских войск во Франции.

Командование русскими войсками во Франции переходит к французским военным властям, которые используют часть русских офицеров как кадровых.

Французский командный состав обеспечивает всеми находящимися в его распоряжении средствами соблюдение дисциплины и порядка в войсках. Ни один войсковой комитет не будет более терпим.

интендант. <...>

Денежное и вещественное довольствие русским офицерам и солдатам во Франции приравнивается к французским войскам.

Русские войска будут использоваться:

1. На Французском фронте, в случае, если можно будет собрать добровольческие части.

2. На работах внутри страны и в зоне военных действий, но вне неприятельского обстрела, для чего будут сформированы рабочие команды.

Что касается наших солдат в Африке, в упомянутом „Решении“ довольно туманно сказано, что изложенные меры будут применены и к ним, распоряжением Командующего войсками в Северной Африке. <...>

(Далее про отрицательное отношение к русским командам и комитетам...)

Конечно, я ни в коем случае не мог согласиться с французским „Решением“ в его целом. Я подал Французскому Военному Министру протест, сущность коего заключается в следующем (письмо от 10. 1. 18):

<...> В вопросе о комитетах я не только пошел навстречу французам, но и отдал приказ о расформировании комитетов на территории Франции и о восстановлении дисциплинарной власти начальствующих лиц (Приказ №174 по русским войскам от 29. 12/11. 1 — 1918 и №13 от 15/28 января 1918).

— о том, что и Временное Правительство сознавало их несовершенство, и в телеграмме №7330 от 9/23 октября 1917 г. предлагало сузить их полномочия).

<...> Упомяну здесь, что еще до получения мною „Решения“ Военный Комиссар русских войск во Франции Госп. Рапп снял с себя полномочия (письмо от 4 января 1918 г. н. ст. ) <...>

В остальном, я решительно протестовал против подчинения Начальника дивизии (Начальника русских баз) Французскому Военному Министру, требуя оставления их в моем подчинении. <...>

Послав мой протест Военному Министру, я при личном с ним свидании предупредил его, что в случае, если французы не согласятся на удовлетворение требований, изложенных в моем протесте, я, не имея возможности брать на себя ответственность за дальнейшее, сниму с себя мои полномочия.

Нотой за №1817 от 23 января 1918 г. Военный Министр дал мне ответ, из коего явствует, что требования моего протеста оставлены французами без удовлетворения. <...>

Лохвицкому, в Македонии — Генералу Тарановскому, а по представлению при Французской Главной Квартире — Военному Агенту Генералу Графу Игнатьеву. Генерал Занкевич».

В тот же день генерал Занкевич объявил приказ⁶¹⁵: «Приказ по русским войскам во Франции и на Салоникском фронте №16 от 20 янв. /2 февр. 1918 гг. Париж. По части инспекторской. §1. Вследствие моего несогласия с целым рядом мер, проведенных в последнее время Французским Правительством в отношении наших войск и безрезультатности моих по сему протестов, я нахожусь вынужденным сложить с себя мои полномочия. Мои полномочия как Представителя Ставки Верховного Главнокомандующего при Французских Армиях, равно как и мое Бюро при Штабе Французского Главнокомандующего и личную мою канцелярию передаю Военному Агенту. Мои полномочия, определенные Высочайшим соизволением 23-го января, 23-го февраля и 14 июля 1916 года, и положением Военного Совета от 18-го мая 1917 г. на командование войсками, находящимися на территории Франции — передаю генералу Лохвицкому, на территории Македонии — генералу Тарановскому. Об изложении своих решений я поставил в известность Французского Председателя Совета Министров и Военного Министра Г-на Клемансо письмом от 17/30 января сего года за №2101. Представитель Временного Правительства г. -м. Занкевич».

Наконец, 4 февраля Занкевич подает «Рапорт №2358» о переводе русских войск на французские оклады. Документ длинный, но интересный тем, что он раскрывает, «внутреннюю кухню» существования Русской миссии. Он говорит, как Занкевичу удалось до своей отставки поддержать существование Русской миссии, выплатить военнослужащим, включая Гумилева, жалованье вплоть до 1-го апреля 1918-го года даже после того, как все связи с большевистской Россией оборвались, и перевод денег прекратился. Рапорт также дает частичный ответ, почему Занкевич не смог обеспечить отправку Гумилева на Персидский фронт в соответствии с выдвинутыми генералом Ермоловым требованиями⁶¹⁶:

«Согласно установленному порядку, удовлетворение денежным довольствием наших войсковых частей и управлений, командированных на Французский и Салоникский фронты, производилось путем перевода с помощью аккредитивов денежных средств распоряжением Кредитной Канцелярии при Министерстве Финансов, что в свою очередь производилось по нарядам Главного Интендантского Управления. Хотя ст. 791 кн. XIX Свода В. П. и устанавливает, что чинам, командируемым за границу, содержание выдается за четыре месяца вперед, однако все чины особых частей и управлений получали все причитающееся им содержание ежемесячно: 1-го числа каждого месяца суточные и 20-го — прочее содержание. Этот порядок, хотя и противоречащий приведенному выше основному закону, не составлял никаких неудобств, когда потребные кредиты поступали в распоряжение войскового начальства своевременно, а потому все выдачи производились точно в срок. С ноября месяца минувшего 1917-го года, со времени перехода власти в руки большевиков, поступление денежных ассигнований из Петрограда прекратилось совершенно, что сразу поставило войсковые части и управления в критическое положение. 1-я Особая пехотная дивизия, имевшая в своем распоряжении значительные собственные (экономические) суммы, могла еще произвести текущие платежи. Что же касается Тылового управления, то прекращение ассигнований денежных средств из Петрограда заставило его прибегнуть, с моего разрешения, к займу 500 000 франков сумм 1-й Особой пехотной дивизии, что вместе с прежним долгом Военному Агенту (в 600 000 франков) довело задолженность Тылового управления до 1100 000 франков. Телеграммой №83111 Главного Интендантского Управления извещалось о переводе на имя начальника Тылового управления 2000000 франков, однако эти деньги получены не были. (Далее о том, что за ноябрь все-таки выдать удалось. ) <...>

и, кроме того, были случаи запрещения пользоваться нашими суммами, находящимися в денежных ящиках войсковых частей. После целого ряда моих протестов, как непосредственно от меня, так и через нашего посла, Французское Военное Министерство заявило, что оно принимает на себя содержание русских войск и управлений, находящихся во Франции, на следующих условиях:

1) Русские военные части лишаются права распоряжения суммами подчиненных им частей.

2) С 1-го января 1918-го года ст. ст. удовлетворение всех русских чинов будет производиться распоряжением французских властей, причем все русские чины переходят на французские оклады содержания.

3) Расчеты за декабрь производятся согласно отпускаемых наших сумм.

<...> Перевод с 1-го января 1918-го года всех русских чинов на французские, меньшие по сравнению с нашими оклады поставил русских офицеров и чиновников в критическое положение. Если до сего времени удавалось избегать враждебных столкновений с содержателями и прислугой отелей благодаря своевременной уплате по всем счетам, то этого впредь сделать не представляется возможным. Не секрет, что большинство отелей устанавливают различную таксу для французов и иностранцев, причем для последних эта такса более возвышена. Если французские чины, являющиеся коренными жителями Франции, знакомые с ее особенностями, могут существовать на свои оклады, эти же оклады совершенно недостаточны для удовлетворения наших офицеров и чиновников, переплачивающих почти на всех предметах первой необходимости. Для русских офицеров и чиновников необходимо было предоставить некоторый промежуток времени, чтобы дать им возможность постепенно ввести свои расходы в рамки французских окладов. Кроме того, я только 27 декабря прошедшего года был официально извещен Французским правительством о переводе русских военнослужащих на французские оклады, то есть за пять дней до 1-го января, дня выдачи содержания. Такой внезапный переход на уменьшенное содержание конечно имел бы результатом самые печальные явления, как то: задолженность офицеров и неизбежные неприятности с французскими властями. Кроме того, ввиду расформирования некоторых управлений и сокращения штатов наших войск, значительное число офицеров и чиновников осталось за штатами.

которые могли бы оказаться выброшенными на улицу, в чужой стране без копейки денег. <...>

Все эти соображения привели меня к убеждению в необходимости во имя нравственного моего долга перед подчиненными, обеспечить офицеров и чиновников на некоторое время содержанием по нашим окладам, что с точки зрения закона представляется вполне допустимым на основании упомянутой выше ст. 791 кн. XIX Свода В. П. Не имея для сего в своем распоряжении средств, я, письмом от 7/20 декабря 1917-го года за №1880 обратился к представителю Министерства Путей Сообщений во Франции Инженеру Клягину, суммы коего хранились в частном банке, а потому и не находились еще под запретом, об отпуске мне 1500 000 франков, с тем, что означенная сумма будет восстановлена по получении мною необходимых средств, также как и убытки на начисление процентов на все время нахождения этих денег в моем распоряжении. Означенная сумма в 1500 000 франков была мне инженером Клягиным ассигнована (приход). Хотя приведенная выше ст. 791 кн. XIX Свода В. П. устанавливает выдачу содержания чинам, командируемым за границу, за четыре месяца вперед, однако, учитывая необходимость прийти в этом отношении на помощь 2-й Особой пехотной дивизии, находящейся на Салоникском фронте, я разрешил Начальнику 1-й Особой пехотной дивизии и Начальнику Тылового управления русских войск во Франции выдать по принадлежности, полностью по нашим русским окладам, всем находящимся во Франции офицерам и чиновникам причитающееся им содержание за январь, февраль и март месяц, то есть за три месяца вперед.

Всего из 1500 000 франков, полученных мною от инженера Клягина, было:

1) выдано 3-х месячное содержание офицерам, находившимся в ведении Тылового Управления — 711620 франков.

2) Тоже, 1-й Особой пехотной дивизии — 675000 франков.

— 113380 франков.

Об этой выдаче я письмом от 10 января 1918-го года за №5195 поставил в известность Французское Военное Министерство, которое, однако, в письме от 18 января за №.... . поставило меня в известность, что со времени перехода власти в руки большевиков, русские власти утеряли право распоряжаться находящимися в их ведении суммами, а потому оно признает необходимым зачесть полученное уже после 1-го января 1918-го года офицерами и чиновниками содержание по французским окладам, против какового действия я решительно протестовал в письме от 23 января за №243. <...>

Во второй половине января месяца все суммы, находящиеся в ведении Начальства наших войсковых частей и Начальника Тылового Управления и Комендантских Управлений были описаны французским интендантом и по переданному им требованию французского военного министра, сданы в Банк де Франс. С этого времени всякий расход сумм мог быть произведен не иначе, как с предварительной проверки и разрешения французского интенданта. Г. -м. Занкевич».

Все последующие приказы по Русским войскам подписывал вернувший себе власть несокрушимый граф А. А. Игнатьев. Знали бы французские власти, кого они пригрели, и кому вновь передали власть над русскими войсками! Продержался Игнатьев на этом посту недолго, через некоторое время занялся выращиванием шампиньонов, потом, буквально, купив себе «индульгенцию», работал в советском торгпредстве в Париже, в 1930-е годы вернулся в СССР. Почти все исходящие от него приказы интереса для нас не представляют. Неожиданное распоряжение, на основе собственного приказа, было санкционировано Игнатьевым через Тыловое управления Русских войск во Франции 9 февраля. Написано оно на бланке управления, но озадачивает место, куда направлялся этот документ⁶¹⁷: «№2319/632. . Согласно приказа по Русским Войскам во Франции 1918-го года №20 комиссару Временного правительства при Русских войсках во Франции Господину Раппу выдано из сумм Тылового Управления русских войск во Франции 5000 франков на расходы на основании ст. 31 „Положения о Военном Комиссаре“; отчет в израсходовании этих денег комиссар представил в Ревизионную Комиссию. Начальник Тылового управления (подпись)».

Выше было сказано, что все дела и документы перешли от Занкевича в ведение Игнатьева. Сохранился составленный 12 февраля «Акт передачи дел от Занкевича Игнатьеву»⁶¹⁸— 147 листов, и за 1918 г. — 51 лист; предписания и удостоверения — 58 + 13 листов; Куртинское дело — 186 листов; и, наконец, — «Автомобиль РЕНО, 18 HP, шасси №51061». В этот же день в приказе №7 Игнатьев объявил⁶¹⁹: «Приказ №7 от 30. 1/12. 2 1918. §1. Приказом по Русским Войскам во Франции №16 от 20. 1/2. 2 сего года, Генерал-майор Занкевич сложил с себя полномочия Представителя Временного Правительства и передал свои права по командованию войсками: на территории Франции — генералу Лохвицкому, и, на территории Македонии — генералу Тарановскому. Справка: Приказ №16. §2. Декретом Французского правительства №30235 от 24-го декабря 1917 г. , в г. Лаваль, X-го округа, основана русская база, начальником которой назначен Генерал-майор Лохвицкий, с подчинением непосредственно Французскому Военному министру. <...> §3. Представитель Временного Правительства Г. -м. Занкевич письмом №2106 от 17-го/30-го января сего года уведомил меня о передаче мне своих полномочий, как представителя Русского Верховного Командования при Французской армии. Вследствие этого Русская Миссия при Французской Квартире и канцелярия Представителя в Париже перешли в мое ведение с вышеуказанного 17/30 января. <...> Офицерам и чиновникам предоставляется возможность возвратиться в Россию на собственный счет, с правом дотребовать деньги (по прибытии в Россию) на обратный путь тем из них, которые не получили обратных прогонов при выезде из России; названным лицам будут выданы соответствующие аттестаты. <...>. Игнатьев». В конце приказа приводится весьма странный «Список личного состава миссии» на 30 января/12 февраля 1918 года⁶²⁰. Странность заключается в том, что в списке, включающем 12 человек, отсутствует сам Игнатьев, открывает его Генерал-майор Занкевич — Представитель Временного Правительства при Французских Армиях (!), последующие 10 фамилий не представляют для нас интереса, а последним значится: «Унтер-офицер Алексеев — бригадный писарь». Это тот самый поэт, рецензию на книгу которого поместил Гумилев в солдатской газете.

Просматривая на всякий случай записи за последующие месяцы, я обратил внимание на полное отсутствие подписей Игнатьева под сохранившимися документами! Это еще раз подталкивает к мысли о том, что документы в 1920-х годах передавал, после чистки, сам Игнатьев. В течение всего 1918-го года он честно отрабатывал французские подачки, изображая из себя ярого противника большевиков. Игнатьев по-прежнему оставался Военным Агентом, одновременно став главой русской миссии, но в архиве находятся только те документы, в которых он иногда фигурирует в виде безымянного Военного Агента. Прежде, чем покинуть Париж, приведу для примера несколько любопытных поздних документов. Первый документ, на бланке Военного Агента, адресован известному нам полковнику Соколову⁶²¹: «№320 от 9 мая 1918 г. Русскому штаб-офицеру при Французском Военном Губернаторе в г. Париже Полковнику Соколову. По приказу Военного Агента препровождаю Вам при сем копию телефонограммы Начальника Русского Штаба Базы от 9-го мая сего года н. ст. , касающуюся отправления русских инвалидов и бежавших из плена солдат в Россию. Прошу сделать зависящие от Вас распоряжения к отправке поименованных в прилагаемом списке воинских чинов, непосредственно в порт Гавр, с тем расчетом, чтобы означенные чины прибыли бы по назначению не позднее 12-го мая сего года. Приложение: список к телефонограмме». В списке 23 фамилии солдат и 18 чинов и офицеров. Странная выборка сделана Военным Агентом для отправки соотечественников в Советскую Россию. Можно подумать, что во Франции тогда не прозябали многие тысячи русских солдат, стремившихся просто вернуться домой, в свои деревни. Немало и офицеров осталось не у дел. Сохранились документы с полными списками офицеров, состоявших на учете упомянутой Русской Базы на 1 июня и 1 июля 1918-го года⁶²²«уволенных от военной службы» значится Занкевич.

Наконец, последний приказ, касающийся памятного для России дня; обратите внимание на то, как он странно сформулирован и подписан⁶²³: «Приказание №72 по Русской Военной Миссии во Франции. 24-го июля 1918 г. , г. Париж. По приказанию Военного Агента Канцелярия Военной Миссии сообщает, что в четверг 25-го сего июля в 11 1/2 часов утра, в церкви Российского Посольства, будет отслужена Панихида по убиенному ИМПЕРАТОРУ НИКОЛАЮ II. Форма одежды: походная. Начальник канцелярии (подпись неразборчива)». Прежде, чем перенестись назад, в Лондон, приведу воспоминания о том, как была воспринята эта весть уже вернувшимся в Россию Николаем Гумилевым⁶²⁴«Мы шли с Гумилевым куда-то после завтрака у нас <...> Мы пересекли Садовую наискось по трамвайным рельсам, по которым трамваи шли редко, появляясь неизвестно откуда, и уходя неизвестно куда; иногда останавливались так же вдруг и навсегда — стояли музейными экспонатами, неподвижные. Внезапно на нас налетел оголтело орущий мальчишка-газетчик. Слов мы не разобрали, и только когда он заорал, вторично промчавшись мимо нас, расслышали: „Убийство царской семьи в Екатеринбурге!“ Сознание не сразу воспринимает смысл. Мы стоим, кажется, даже без мыслей, долго ли — не знаю, на нас нашел столбняк. Потом — это было первое движение, одно на нас двоих — Гумилев рванулся и бросился за газетчиком, схватил его за рукав, вырвал из его рук страничку экстренного выпуска, не уплатив, я испуганно следила за его движениями, — вернулся, прислонился ко мне, точно нуждаясь в опоре. Подлинно, он был бел, и казалось, — еле стоял на ногах. Раскрывал он этот листок — одну вдвое сложенную страничку — вечность, ясно ее вижу и сегодня. Буквы были огромные. Гумилев опустил левую руку с газетой, медленно, проникновенно перекрестился и только погодя, сдавленным голосом, сказал: „Царствие им небесное. Никогда им этого не прощу“. <...> Кому им? Царской семье за невольное дезертирство? Нет, конечно, большевикам». В советских газетах сообщение о расстреле появилось 19 июля 1918 года.

Однако возвратимся в январский Лондон. Попав туда 22 января 1918-го года, Гумилев в тот же день натолкнулся, видимо, совершенно неожиданно для него самого, на непробиваемую стену в лице Военного Агента в Англии генерала Ермолова. Дверь в Персию оказалась запертой. Против формальной причины того, почему его не могут отправить в Персию, возражать было сложно. Однако, судя по двум телеграммам, отправленным в один и тот же день пока оставаться в Англии, а с другой стороны, судя по тону второй телеграммы, усиления неприязни генерала по отношению к себе. Казалось бы, трудно было возражать тем аргументам, которые привел Ермолов. Действительно, Занкевич никак не мог обеспечить Гумилева требуемой Ермоловым суммой. Приведенные выше документы, связанные с отставкой самого Занкевича, убедительно это показывают. Не будем еще раз возвращаться к графу Игнатьеву и сетовать на то, что он не помог, хотя, безусловно, в его силах было содействовать решению этого вопроса. Странно другое, ведь русские офицеры отправлялись в Персию воевать, и требовать со стороны казалось бы заинтересованных в их участии английских властей (о чем говорят первые телеграммы Ермолова) еще и материального обеспечения своей отправки, представляется, по меньшей мере, странным. Конечно, никто не хочет расставаться с деньгами, и вполне естественным было со стороны рациональных англичан попытаться решить денежную проблему за чужой счет. Как показали дальнейшие события, для многих откомандированных офицеров какие-то решения были найдены, но для этого, по крайней мере, должна была существовать хоть какая-то личная заинтересованность у лица, от которого зависело принятие того или иного решения — кого карать, а кого миловать. Ермолов явно не проникся симпатией к Гумилеву, и кажется, мне удалось случайно обнаружить возможную причину его предубеждения и отторжения офицера-поэта. Гумилев, как известно, занимал должность офицера для поручений при Военном комиссаре Е. Раппе. Как правило, к каждому военному начальнику прикреплялся младший по званию помощник, который постоянно находился при нем и исполнял различные поручения. Чтобы удержаться в этой должности, необходима была определенная психологическая совместимость между начальником и его помощником. В противном случае, помощник мог быть сразу же заменен. Мы наблюдали такую совместимость между Раппом и Гумилевым. Были свои помощники при Занкевиче, при Военных Агентах — Игнатьеве и Ермолове. Причем Ермолов постоянно, как и Игнатьев до появления Занкевича, исполнял обязанности как занимающегося вопросами контрразведки Военного Агента, так и Русского Военного представителя в Англии. В принципе, меня не очень занимал вопрос, кто был помощником при Ермолове, но... Необходимо небольшое отступление. Когда приходится перебирать сотни архивных документов, естественно, невозможно все их перечитывать и переписывать — ищешь только то, что соответствует теме исследования. Но иногда глаз останавливается на некоторых документах, которые, не относясь к теме, чем-то случайно заинтересовывают. Например, внимание привлек документ, где объявлялось об оказанной в Русской миссии в октябре помощи по возвращению в Россию бежавшему из плена Тухачевскому. Привлекла фамилия, и оказалось, что это «тот самый» — будущий маршал. Точно так же несколько раз бросалась в глаза фамилия — Врангель. Он летом 1917-го года появился в Лондоне и рвался во Францию. Род знаменитый⁶²⁵, в публикациях неоднократно приходилось сталкиваться с путаницей, со «слияниями» разных Врангелей — в одного. На всякий случай выписал номера дел и выдержки из них — хотелось проверить, не тот ли это Врангель, будущий лидер Белого движения. Оказалось, что не тот. Знаменитый Врангель — Петр Николаевич, а «архивный» имел инициалы — "Н. А. ". Эта запись могла бы оказаться «лишней», как и множество других выписок, если бы вдруг не появился документ, говорящий о том, что Н. А. Врангель состоит генералом для поручений при начальнике Русской военной миссии в Великобритании, то есть, при Ермолове. Однако этого было явно недостаточно, чтобы как-то привязать его к рассказу. Но на всякий случай пришлось еще раз вернуться к выпискам из документов о появлении Врангеля в Англии. 22 июля 1917-го года Ермолов информировал Занкевича⁶²⁶: «Занкевичу от Представителя Верх. Главнокомандующего при Великобританской Главной Квартире. 22 июля 1917. №99. Лондон. Address: War Office, Room 269. Russian Military Mission, London. В Лондон прибыл Генерал-майор барон Врангель, на французско-английский фронт для всестороннего осведомления по вопросам организации и, главным образом, боевых действий кавалерии». С 26 ноября 1917 года Н. А. Врангель неоднократно обращается к Занкевичу из Лондона с просьбой посетить по делам Париж⁶²⁷. Однако по не совсем понятным соображениям французские власти отказались пустить его на территорию Франции. Вначале французы сочли его немцем, и в одном из писем Н. А. Врангель вынужден оправдываться, излагая историю своего рода и доказывая, что он не немец, а скандинав. 2 января 1918 года он еще раз обращается к Занкевичу с просьбой посетить Париж и Францию⁶²⁸, но и на этот раз, 10 января 1918 года, Занкевич ответил, обращаясь на этот раз к нему, как к генералу для поручений при начальнике русской военной миссии в Великобритании, что должен отказать, так как французские власти — против его приезда⁶²⁹в один день, 10 января 1918-го года: телеграмма об отказе в посещении Врангелем Франции, и телеграмма с ходатайством о зачислении прапорщика Гумилева в качестве кавалериста в Персию. Предполагаю, что с этими телеграммами Н. А. Врангель и Ермолов ознакомились почти одновременно. И выскажу предположение, что могло вспомниться Николаю Александровичу Врангелю (15. 8. 1869-1927) при чтении этих телеграмм. Кстати, во всех источниках дата его рождения указывалась по-разному — 1863, 1869, 1871. В хранящихся в РГВИА письмах дата его рождения указана им самим — 15 августа 1869 года. Как Ермолов, так и Врангель принадлежали к военным династиям, вся их жизнь была связана с армией. Н. А. Врангель по окончании Александровского лицея служил в лейб-гвардии Конном полку. Был адъютантом Великого Князя Михаила Александровича, опального брата царя⁶³⁰— командир 16 гусарского Иркутского полка. В годы Первой мировой войны вновь стал адъютантом Михаила Александровича, а в 1917 году оказался в Англии. Но возникает вопрос — какое все это имеет отношение к герою рассказа? Конечно, в жизни случается, что конфликты между большими начальниками сказываются на случайно попавших им под руку подчиненных. В частности, на ходатайство Занкевича за Гумилева, чтобы он приехал в Англию и был направлен в Персию, мог как-то повлиять одновременно полученный от него же отказ Врангелю на посещение Франции. Возможно, этот фактор имел какое-то значение, однако, как удалось случайно выяснить, не это было главным. Пару слов о том, как это удалось выяснить. Невозможно помнить обо всем, и не секрет, что для выяснения многих вопросов постоянно приходится прибегать к поиску через интернет. Обнаружив Н. А. Врангеля в Англии, мне захотелось посмотреть, нет ли каких публикаций об этом, в частности, о его контактах с Ермоловым и Занкевичем. Стандартные запросы, типа — «Врангель, Занкевич» и «Врангель, Ермолов», практически, ничего не дали. Подтвердилось, что Занкевич участвовал с Врангелем, но с другим, с Петром Николаевичем, в Белом движении. Но не нашлось ни одной нужной мне «связки». Можно сказать, случайно, ни на что не рассчитывая, была набрана строка поиска: «Врангель, Гумилев». Результат его произвел впечатление! В первой же записи были указаны «Письма о русской поэзии», критический отдел, который Гумилев вел в журнале «Аполлон». Оказалось, что в этом журнале в 1911, в номерах №№4-5, была помещена большая подборка его рецензий, и среди рецензируемых авторов значился — Н. А. Врангель.

Обычно Гумилев рецензировал в «Аполлоне» книги нескольких авторов, редко более пяти, но №4-5 за 1911 год вышел сразу после его возвращения из самого экзотического полугодового путешествия в Африку⁶³¹ «Передо мной двадцать книг стихов, почти все — молодых или, по крайней мере, неизвестных поэтов. Собственно говоря, вне литературы, как бы ни было широко значение этого злосчастного слова, стоят только четыре. Три — Модеста Дружинина, совершенно лишенного не только поэтического темперамента и знания техники творчества, но и элементарного чувства иронии. <...> И одна — К. Е. Антонова. <...> Остальные книги мне хотелось бы разделить на любительские, дерзающие и книги писателей. Начнем с первых <...>». Врангеля он отнес к категории «любителя»: «Гессен, барон Врангель и Алякринский являются типами трех категорий поэтов-любителей...» Но надо было убедиться, что рецензируемый поэт-любитель Н. А. Врангель как-то связан с Врангелем в Лондоне. Комментарий Р. Д. Тименчика развеял все мои сомнения⁶³²: "Врангель Николай Александрович, барон (1871— ?; покончил с собой в эмиграции в Риме), в ту пору — полковник лейб-гвардии конного полка, адъютант великого князя Михаила Александровича. Этот сборник «Стихотворения» был переиздан в 1913 г. ". Следовательно, раз он его даже переиздал, сам Н. А. Врангель относился к своему детищу достаточно серьезно. И не заметить рецензии на свою книгу, попавшую в самый влиятельный литературно-критический журнал «Аполлон» (соредактором которого, наряду с С. К. Маковским (1877-1962), был его родственник, известный искусствовед и младший брат «черного барона» П. Н. Врангеля — Николай Николаевич Врангель (1880-1915)), он никак не мог. Наверняка он ее как заметил, так и запомнил. Приведу теперь то, как отрецензировал Николай Гумилев сборник «Стихотворений» Н. А. Врангеля:

«<...> К сожалению, нельзя сказать того же о стихотворениях барона Н. А. Врангеля. Книга помечена 1911 годом, но в ней нет и тени той нежности, того инстинктивного знания законов поэзии, какое есть в близких ей по приемам и устремлениям стихах Владимира Гессена. Автора почему-то пленила поза, бывшая в ходу лет тридцать тому назад, — поза борца за идеал, холодно-набожного, притворно-искреннего, тепло и вяло влюбленного в свою подругу, слезно восхищающегося родиной и восторженно — Италией. Видно, что он совершенно не интересуется судьбами поэзии, быть может, даже не догадывается, что таковые существуют, для него нет идеалов в будущем, дорогих воспоминаний в прошлом. Я не верю, что он читал Пушкина». Еще раз Гумилев вспоминает о Врангеле в Рецензии на Е. Астори: «Я бы сказал, что у Е. Астори, издавшего книжку „Диссонансы“, есть тайное сродство душ с бароном Н. А. Врангелем, если бы души были хоть сколько-нибудь замешаны в создании их стихотворений».

Вряд ли Гумилев и Н. А. Врангель сталкивались друг с другом в довоенном Петербурге. Слишком к разным слоям общества они принадлежали: барон, полковник, потом генерал-лейтенант, секретарь, а затем адъютант и управляющий делами Великого князя Михаила Александровича, с одной стороны, а с другой — начинающий поэт, штатский, в глазах Врангеля — без роду, без племени, да еще и осмелившийся так пренебрежительно отозваться о его стихах. Попробуем представить себе, как могли они встретиться в январе 1918-го года, когда судьба случайно свела их в Лондоне. Теперь только от барона и генерала зависело, как поступить с прапорщиком Гумилевым, пожелавшим попасть в Персию. Причем к приезду Гумилева в Лондон Врангель и Ермолов были уже подготовлены телеграммой Занкевича, осмелившегося отказать барону в посещении Парижа. Первая реакция, в психологическом смысле, была вполне естественной — Ермолов сразу же решил отправить Гумилева назад, в Париж. Два опытных генерала осадили «выскочку». Но, как было сказано выше, видимо, между Гумилевым и Ермоловым чуть позже состоялся еще один разговор, скорее всего, с глазу на глаз. И после этого Ермолов изменил решение, решив, что будет лучше отправить Гумилева в Россию, пока разрешив ему оставаться в Лондоне. Неожиданный поворот, о возможной причине которого будет сказано чуть позже, и, как будет видно из некоторых документов и писем, Гумилев сразу же смирился с этим вариантом. Хотя Занкевич в Париже еще будет продолжать «биться» за него, вспомните написанное им уже после отставки, 31 января, письмо Игнатьеву.

Так началось почти трехмесячное пребывание Гумилева в Лондоне, о котором нам почти ничего неизвестно. Но иногда отсутствие информации является само по себе — важной информацией. Но прежде, чем выдвигать какие бы то ни было «гипотезы», приведем все сохранившиеся от этого времени документы.

— недавно обнаруженное, написанное спустя три дня после беседы с Ермоловым, не публиковавшееся, короткое, но очень важное письмо Михаилу Ларионову от 26 января 1918 года⁶³³:

«Дорогой Мих. Фед. На веч<ер> тоже не иду⁶³⁴, почему расскажет Аничков. Посижу месяц в Лондоне и поеду в Россию. Теперь можно, хоть и трудно. Буду пока служить в Консульстве, маленькие деньги будут. Напиши мне, что у Вас. И пусть Нат. Серг. припишет. Ее трагедия идет. А вот денег прислать не могу, нет. Может быть и вы поедете в Россию. Правда? Целую, твой Н. Гум».

Письмо написано на открытке, на лицевой стороне которой — изображение отеля и надпись: «Imperial Hotel. Russell Square. London». На обратной стороне открытки справа указан парижский адрес Ларионова: Paris, m-r Larionoff, rue Cambon, hôtel Castille. В верхнем правом углу — красная марка в 1 пенни с изображением короля Георга V (двоюродного брата Николая II, поразительно на него похожего, почему их иногда путают — на марках). Посредине квадратный штемпель: «London, 8. 15 PM, JAN 26. 18. B». В верхней части левой половины открытки повторена надпись лицевой стороне: «Imperial Hotel, Russell Square, London». Выше Гумилев написал свой служебный адрес, куда ему можно было писать: «London, 30, Bedford square, Russian Consulate, мне». Русское Консульство располагалось в пяти минутах ходьбы от отеля Империал, на соседней площади Bedford square. Все это — центральная часть Лондона, между отелем Империал и Русским Консульством располагается Британский музей. Отель Империал в послевоенное время был перестроен, но стоит на том же месте.

Лондон, отель Империал, где жил Гумилев. Вид из окна отеля в сторону Bedford square. Карта Лондона между Russell square и Bedford square

Из письма видно, что Гумилев в недалеком будущем собирался возвращаться в Россию, и уже не думал ни о какой Персии. Это явно связано с состоявшейся беседой с Ермоловым, который, видимо, и направил его работать в шифровальный отдел, где на службе состоял и Борис Анреп. Обращенные к Наталье Гончаровой слова, что «ее трагедия идет», относятся, безусловно, к трагедии «Отравленная туника», над которой он продолжал работать как в Париже, так и в Лондоне, а окончательно завершил ее уже в России. Подробнее о созданных за границей художественных произведениях, о том, что осталось в Лондоне, а что было взято с собой, будет рассказано в следующей главе — как «подведение итогов». Последнее, на что следует обратить внимание в письме Ларионову — это указанный Гумилевым обратный адрес. Гумилев не мог указать свой личный адрес, например, гостиницы, где он жил. Он обязан был указать адрес Русского консульства, где все письма проверялись.

Борис Анреп вспоминал о последних месяцах пребывания Гумилева в Лондоне⁶³⁵: «... Я виделся с Гумилевым каждый день в течение многих месяцев в 1918 году, когда он работал в шифровальном отделе Русского Правительственного Комитета в Лондоне. Я также видел его у себя дома, один на один или среди гостей. <...> Лицо Гумилева в Лондоне было худое, косина внешняя, глаза — серые, бесцветные. Нос — совершенно обыкновенный, ни слива, ни огурец, не костистый, вполне приличный. Никаких отеков и морщин, ни подглазных мешков. Благодаря сильно выраженной наружной косине одного глаза (правого), общий вид лица не красивый. Что особенно поражало в его голове, это неестественная, слегка шарообразная выпуклость лба и некоторая его узость. Походка — совершенно нормальная, очень покойная, без всяких лишних движений рук или головы, держал себя очень прямо. Гумилев был среднего роста, не ниже и не выше. Легкая фигура типичного кавалериста. Держал себя несколько чопорно, с показным достоинством; редко улыбался, немного шепелявил, был всегда очень вежлив. Вот все, что я могу Вам сказать о внешности Гумилева, как он мне представлялся в Лондоне».

старые знакомства, казалось бы, ничто этому не мешало. Но если события двух летних недель оказалось возможным восстановить, практически, с точностью до каждого дня, то почти трехмесячное пребывание в английской столице в начале 1918-го года почти полностью скрыто от нас «лондонским туманом». Среди оставленных Анрепу бумаг сохранилось всего два документальных свидетельства. Первое — полученное Гумилевым 5 февраля уведомление из канцелярии Военного Агента в Лондоне, то есть, все от того же Ермолова⁶³⁶«ВОЕННЫЙ АГЕНТ в Великобритании. 23 Января/5 Февраля 1918 г. №89, г. Лондон. Прапорщику Гумилеву. Канцелярия Военного Агента сим уведомляет Вас, что сего числа получена переписка от Военного Агента во Франции, адресованная на Ваше имя. А по сему Канцелярия Военного Агента просит Вас не отказать пожаловать за получением сей переписки в ближайшее время. Подпоручик Балашов».

К счастью, у Анрепа сохранилась и та «переписка», о которой идет речь в этом уведомлении. Это полученное Гумилевым письмо из Парижа от поэта К. Н. Льдова, отправленное им 3 февраля. Интересное само по себе, это письмо позволяет нам расширить круг парижских знакомых Гумилева, рассказывает о том, как он мог проводить в Париже свой досуг. Никаких других источников о знакомстве Гумилева с маститым поэтом и литератором Льдовым у нас нет⁶³⁷:

«3 февр. н. ст. 1918, 4 rue Francisque Sarcey (XVI) Paris. ().

Дорогой Николай Степанович, мы обрадовались, узнав, что Вам удалось пристроиться в Лондоне. Жаль, что не удалось уехать на Восток; хорошо, что распростились с Парижем. Если условия окажутся неблагоприятными для возвращения в Россию, консульство даст Вам возможность продержаться до неизбежного переворота. Мы тоже приблизились к перелому, но, по-видимому, направимся не к северу, а на юг: в Испанию; если не пустят, в Ниццу. Коллекция отправлена в отель Друо; туда же, вероятно, последует и обстановка. Хуже всего обстоит с Рембрандтом: г. А-в и другие торговцы жадничают, проявляя всю низменность своих „бесконечно малых“. Опротивели до тошноты. А. Н. с нетерпением ожидает минуты, когда пространство отделит нас навсегда от этих представителей торгующего человечества. Во всяком случае придется еще потерпеть две-три недели. Единственным приятным воспоминанием остается знакомство с Вашей Музой. У нее привлекательный облик и музыкальный голос. Легко запоминается своенравное обаяние. Для истинного поэта всегда выгодно ознакомление с его творчеством во всей полноте. Будем ожидать Вашего присыла, в надежде на лондонскую урожайность. Последняя встреча наша прервала мою „оду“ Державину. Посылаю для самого „придирчивого“ рассмотрения — чтобы исправить, если возможно. А. Н.⁶³⁸ ».

Константин Льдов. Парижский дом Льдова, где бывал Гумилев.

«гумилевском районе» — между Трокадеро, сквером у метро Passy, где Гумилев жил, и улицей «Синей звезды» Декамп. Любопытно сближение Гумилева в Париже, с одной стороны, с поэтами старших поколений, Н. Минским и К. Льдовым, а с другой стороны, с яркими сторонниками «авангарда», М. Ларионовым и Н. Гончаровой. Из письма Льдова видно, что весть о том, что Гумилева оставили в Лондоне, не дав ему попасть в Персию, успела долететь до Парижа очень быстро. Скорее всего, узнал Льдов об этом из письма Гумилева Ларионову. Это позволяет предположить, что Ларионов и познакомил Гумилева со Льдовым.

Последний документ, касающийся пребывания Гумилева в Лондоне — еще одно обращение к нему Ермолова от 21 февраля 1918 года⁶³⁹: «ВОЕННЫЙ АГЕНТ в Великобритании. 21 Февраля 1918 г. №..., г. ЛОНДОН. Прапорщику Гумилеву. По приказанию Военного Агента, прошу не отказать сообщить, по возможности, в самом непродолжительном времени по прилагаемому образцу требуемые сведения в целях приискания работы. Подпоручик: БАЛАШОВ». Номер на этом документе не проставлен, и подписи на нем нет, фамилия подпоручика напечатана на машинке. Далее следует «ОБРАЗЕЦ»: «Имя и фамилия. Чин, род оружия. Что делал в Англии. Какие знает языки. Лета. Что может делать в смысле работы». Судя по тому, что Гумилев до своего отъезда продолжал ходить на службу в шифровальный отдел Русской военной миссии, новой работы ему не приискали. А может та анкета, которую ему предлагали заполнить, касалась как раз его отъезда в Россию и требовалась другим, не русским, а английским службам? Пока этот вопрос остается без ответа, и об этом будет подробнее сказано в заключительной главе.

— мало что известно. В письме Глебу Струве Борис Анреп, говоря о Гумилеве, однажды упомянул⁶⁴⁰«Он одновременно просил меня познакомить [его] с какой-нибудь девицей легкого поведения». Наверное, знакомства с «девицами легкого поведения» состоялись. Но тот же Струве сохранил несколько свидетельств более серьезных увлечений Гумилева в Лондоне представительницами прекрасного пола, завершившихся стихотворными посвящениями. Вряд ли бы поэт стал посвящать свое стихотворение — «девице легкого поведения». В комментариях к одному из последних стихотворений лондонского альбома, не вошедшего в цикл «К синей звезде» (№74 в Приложении 3) Глеб Струве упоминает другой его вариант, впервые опубликованный в газете «Возрождение» 4 апреля 1929 года, по хранившемуся в Лондоне автографу, с пометой: «Лондон, 1918», и с посвящением С. А. Абаза, дочери графа А. Х. Бенкендорфа, бывшего до революции российским послом в Англии. Вот этот не «альбомный» вариант с посвящением — «С. А. Абаза»:

Среди бесчисленных светил

И в этом мире полюбил

Одни веселые дороги.

Когда нежданная тоска

И сердце сразу засмеется.

Когда лукавый женский взгляд

То не стихи меня целят —

И если иногда мне сон

Я так безмерно удивлен,

Что сердце начинает биться.

Куда мне плыть, не все ль равно,

И под какими небесами.

В стихотворении упоминается март, когда приближался момент возвращения. Поэтому неслучайно в нем появляется мотив — «куда мне плыть», и возникает «географическая карта», как и неслучайно то, что последнее стихотворение в альбоме — «Приглашение в путешествие». В альбоме записан первоначальный, самый короткий вариант. Существует много вариантов этого стихотворения с различными посвящениями, относящимися как к парижским и лондонским знакомым, так и к новым, появившимся уже в России, после возвращения⁶⁴¹«я действительно был страшно влюблен. Но, конечно, когда я из Парижа перебрался в Лондон, я и там сумел наново влюбиться. Результатом чего явилось мое стихотворение: „Приглашение в путешествие“. А из Англии я решил вернуться домой. Нет, я не хотел, не мог стать эмигрантом. Меня тянуло в Россию»⁶⁴². Глеб Струве указывает на два оставшихся за границей автографа стихотворения «Приглашение в путешествие» (помимо альбомного)⁶⁴³. Один вариант, с датой «Март 1918», был напечатан в газете «Возрождение» 31 августа 1930 года с указанием, что вариант этот получен Ю. К. Терапиано от г-жи С. Н. Р-ф и передан им поэту Юрию Мандельштаму; посвящение — «С. Р-ф». Спустя почти 30 лет, в 1960-м году, этот же автограф был напечатан вновь, с указанием, что получен «от особы, которой оно было посвящено». Струве упоминает и другой автограф, без посвящения, и с названием по-французски «Invitation au voyage», принадлежавший П. А. Дубровскому в Париже⁶⁴⁴.

Наконец, об одном стихотворении, которое было включено как в парижский альбом «К синей звезде», адресованный Елене Карловне Дю-Буше, так и в лондонский альбом Анрепа: «Лишь черный бархат...» (в Приложении 3: АС — №42 (Портрет); КСЗ — №8). Глеб Струве рассказывает в комментариях⁶⁴⁵"Известен также автограф этого стихотворения с посвящением "Н. В. Е. « и датой „4 апреля 1918. Лондон“. Так как в парижский альбом „Синей Звезды“ стихотворение это должно было быть записано задолго до даты лондонского автографа, то в этом можно видеть пример нередкого у Гумилева перепосвящения стихотворений, обращенных к женщинам (иногда он перепосвящал и стихотворения, первоначально посвященные А. А. Ахматовой)». Что было, то было, примеров тому множество, на то он и поэт. Стихотворение это, как и два предыдущих — с «прощальной ноткой», и подарено оно было перед самым отплытием в Россию. Как складывались у Гумилева отношения с таинственными, пока не расшифрованными английскими незнакомками "Н. В. Е. ", «С. Р-ф», с дочкой посла «С. А. Абаза» — установить вряд ли когда-либо удастся. Возможно, как и «Синяя Звезда», кто-то из них работал в Русском Правительственном Комитете в Лондоне, где служили Анреп и Гумилев. Судя по инициалам, все они были, употребляя получившее сейчас распространение, не любимое мною слово — «русскоязычными». Как я предполагаю, проживая в Лондоне, кто-то из них мог подарить Гумилеву на память сборник стихотворений У. Б. Йейтса с пьесой «Графиня Кэтлин», которую он переводил в Петрограде в 1921 году, «думая лишь о той, кому принадлежала эта книга». Так он, возможно, чтобы произвести «впечатление», для «красного словца», написал на книге Йейтса, передаривая ее Н. А. Залшупиной; подробнее об этом было сказано выше, в рассказе о жизни Гумилева в Лондоне в июне 1917-го года. «Перепосвящая» свое стихотворение "Н. В. Е. " Гумилев заменил в первой строчке «черный бархат» — на «нежный бархат». Вот как это стихотворение звучало для нее:

Забыт сияющий алмаз,

Сумею я сравнить со взором

Ее фарфоровое тело

Как лепесток сирени белой

Пусть руки нежно-восковые,

Но кровь в них так же горяча,

И вся она легка, как птица

Осенней ясною порой,

Уже готовая проститься

4 апреля 1918. Лондон.

Что касается текущих дел, то главным для Гумилева в оставшиеся два месяца лондонской жизни, судя по всему, было приведение в порядок своих бумаг, всего им созданного за время пребывания во Франции и Англии. Что-то дописывалось, что-то редактировалось, что-то просто переписывалось в тетради. Гумилев, видимо, опасаясь того, что ждет его в революционном Петрограде, сразу договорился с Борисом Анрепом оставить у него часть своего «наследия». В Лондоне у него появилось достаточно много свободного времени, чтобы спокойно подвести некоторые итоги перед возвращением в Россию.